Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Едва Шахрияр и его брат успели уехать, как Зобеида, увешав себя украшениями, разлеглась на диванах и приказала главному евнуху, которого играл маэстро балета Чеккетти, позвать черных рабов. Тут из бронзовых ворот выбегали рабы в одеждах медного цвета, а из серебряных ворот – в одеждах серебряных, и все они бросались совокупляться с подругами Зобеиды. Среди них была и София Федорова, которой так восхищался Ага Хан, – да, та самая, что потом сошла с ума.

Наконец из золотых ворот появлялся любовник самой Зобеиды. Это был Нижинский – весь в золоте с головы до ног, с накрашенным лицом; его ноздри раздувались от вожделения, хищный, возбужденный, подпрыгивающий. Вносили вино, и под звуки тамбуринов начинался хмельной танец обольщения, переходивший в дьявольскую вакханалию. В тот самый миг, когда Ида Рубинштейн с миндалевидными томными глазами, помутившимися от запретного плода, привлекала Нижинского на свое ложе, врывался Шахрияр и приказывал перерезать всех. Тогда Зобеида бросалась к ногам своего повелителя и прерывала свою жизнь ударом кинжала.

Бакст с превеликой радостью отдался сценографии спектакля. Его цветовая концепция основывалась на особой философии (а я так часто сожалела о том, что мне не довелось поработать с композитором Скрябиным, который как раз и создал систему соотношений между цветом и звуком, изобрел «светомузыку»). Бакст утверждал, что существует красный «торжествующий» и красный «тягостный», а некоторые оттенки синего побуждают к разврату. В то же время другие оттенки – например цвет платья Девы Марии – умиротворяют душу и возвышают ее.

Бакст выказал себя мастером искусства контрастных сочетаний (лимонно-желтый/шоколадно-коричневый; кроваво-красный/малахитово-зеленый), рельефного двухцветного изображения на камне (серо-голубые/голубовато-серые тона), не боясь сочетать меж собой холодные цвета (синий с зеленым) или теплые (красный с розовым), – такие сочетания в ювелирном деле, шитье и декорировании запрещались классическим хорошим вкусом. Еще он любил переходные оттенки, которые для любого другого, но только не для него, не сочетались бы ни с чем.

– Дайте мне цвет голубой ветчины! – такой приказ от него, бывало, слышали озадаченные осветители, отвечавшие за световые эффекты в «Видении розы».

Эти декорации, эти пышные и сверкающие разноцветьем костюмы, эти смелые хореографические новшества, этот исступленный эротизм заставляли всех следовать в том же русле, готовя приход стиля ар-деко: и прежде всего тут можно говорить о моде в одежде – до такой степени, что в 1913 году Бакст подпишет контракт с домом моды Пакен. Благодаря Баксту, вопреки своему желанию ставшему арбитром изящного, зашнурованные корсеты, шиньоны, кружева, тюлевые оборки, рукава жиго, как и пастельные тона, окажутся у позорного столба – им предпочтут невесомые туники цвета электрик, фисташково-зеленые или шафрановые, короткие свободные штаны в персидском вкусе или усыпанный блестками тюрбан с эгреткой.

Ах, этот тюрбан с эгреткой! Высокий гребешок, покрытый металлическими полосками, длинный, вздрагивающий, искрящийся, вздымается над грациозной головкой Миси Эдвардс точно вызов тяжеловесным сторонникам традиций и рассудительности.

И лавочки, и крупные магазины поспешат оформиться в модном вкусе, выставляя в витринах сцены гаремов. Рестораны перестроят внутреннее убранство и атмосферу с оглядкой на «Тысячу и одну ночь». В доме номер три по Льежской улице откроется кабаре под названием «Шехеразада» – интерьер там почти детально воспроизводил творение Бакста, причем в программе значился танец живота, а в меню – куриное белое мясо, политое томатным соусом; это блюдо назвали «Бедро одалиски под багровым бархатным покрывалом а-ля Бакст»!

А впереди – еще и меблировка жилья, манеры освещения, приема гостей, сама концепция комфорта… и любви, да и самой жизни! После «Шехеразады» потребовалось превратить в праздник саму повседневность, чтобы каждый смог почувствовать себя актером на сцене или, еще лучше, произведением искусства. Триумф Эго! В антрактах денди и представители светского общества – да, но еще и Роден, кутюрье Пуаре, художники Боннар или Вюйяр – штурмовали сцену точно ватага мальчишек, чтобы полюбоваться поближе, потрогать, понюхать, пропитаться всем тем, что они предчувствовали как обновление не только эстетики, но и нравов. Ибо «Шехеразада» приоткрыла врата в тайный сад – сад женской сексуальности. В этой сфере, как и во многих других – искусстве, литературе, науках, политике, – женщины на равных с мужчинами. Даже если балет заканчивается наказанием, которое Зобеида сама на себя налагает, – расплата за женскую ветреность, – балет утверждает, что вкус к эротическим играм не есть удел одного лишь самца. «Шехеразада» несла в себе такой крамольный заряд, что во время турне 1913 года в Буэнос-Айресе мужья иногда уводили жен из зала прямо во время представления.