Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Его характер был чрезвычайно изменчивым, а реакции – подчас непредсказуемыми. Подобно нашему отцу обладавший даром обезьянничанья, он часто, развлекая нас, изображал какого-нибудь персонажа. Айседора Дункан с ее «свободным танцем», основанным на отказе от классического балета в пользу «природного» и повседневных жестов, с ее обращением к античной Греции и туманной концепции «стихийной естественности» – вот была его главная мишень. Босоногий, извиваясь всем телом под простынью, в которую закутывался как в тогу, он принимался подскакивать, кружиться, вращаться, как Айседора, виденная им на сцене. Брат стремительно проносился по комнате, вытянув руки, словно ловя мяч, и вдруг, прервав бег, оседал на пол, чтобы с вдохновенным видом изобразить, будто играет в кости или ловит бабочку. Уморительно было смотреть, как этот взрослый рассудительный мальчик, обычно столь серьезный, радостно предается таким забавам. Выступление он завершал глубокомысленным приветствием, произнося типично дункановские псевдо-философские формулировки, которые называл «доброчувствиями». Молитвенно сложив ладони, с искаженным лицом, молящим голосом, в котором слышались едва сдерживаемые слезы, Лев обращался к публике:

– Братие и сестрие! Жизнь – это движение, движение – это вибрация, а вибрация есть жизнь. Мы прекрасны! Природа прекрасна! Возлюбим же, дабы родить прекрасных детей! Да разве же не дети и мы сами? И вот, дабы человек стал еще человечнее, а природа еще природнее, будем же танцевать как дети!

И мы все хохотали до упаду, хлопая себя по коленям, от смеха у нас скулы сводило.

И тут перо мое вдруг спотыкается. Ах, какой злюкой я, оказывается, могу быть! В «Моей жизни» я никогда не позволяла себе подобных сарказмов. Несчастная Айседора Дункан, без которой ни Фокин, ни Нижинский не стали бы теми, кем стали; без которой невозможно представить развитие балетного искусства! Несчастная Айседора, потерявшая сразу двоих детей, а потом родившая мертвого ребенка, познавшая лишь любовные разочарования, породившая сотни «обожателей Айседоры», среди коих не нашлось ни одного ее серьезного последователя, и умершая в пятьдесят лет, когда во время автомобильной прогулки развевающийся шарф, которым она обмотала шею, задушил ее!

Можно ли над всем смеяться? Лев, цитируя Ницше, Бергсона и ссылаясь на индийского бога Шиву, отвечал на этот вопрос утвердительно. После мгновений чистой свободы, когда самый опустошительный смех выносил нас за пределы наших «я», мой помрачневший брат впадал в неврастению. Подавленный, замкнувшийся в себе, он говорил о самоубийстве. Позднее он настойчиво повторял, что Ирина, его старшая дочь, родившаяся в 1906-м и ставшая выдающимся лингвистом, тоже страдала такой формой «абулии».

Бывало, я подозревала его в ревности по отношению ко мне. Но Богу известно, как я восхищалась им и завидовала его интеллектуальным способностям! После первых моих успехов в Питере в продажу поступили открытки, изображавшие меня в сценических костюмах. Мне было больно, когда кто-нибудь при мне интересовался у него: «А не трудновато ли жить рядом с такой знаменитой сестрой?»

Его ожесточенное стремление преуспеть в сфере, столь далекой от моей, и осенявший его свыше призрак Алексея Хомякова – нашего предка, ставшего для Льва образцом, – вознесли его на самую вершину университетской иерархии. В 1915 году была опубликована его докторская диссертация – «Основы средневековой религиозности», – в которой он развивал интуитивный образ «среднего человека».[43]

В 1920-м, уже женатым («без страстной любви», как он часто будет повторять потом) и отцом двух дочерей, он без памяти влюбится в молодую студентку, и она решающим образом повлияет на его жизнь и образ мыслей.

* * *

Я провела бессонную ночь. Решительно, меня глубоко взволновал этот звонок. Какие только мысли не вертелись в моем бедном мозгу, и сколько раз мне пришлось вставать – чтобы открыть окно, закрыть окно, записать фразу, выпить стакан воды…

Я досадовала на себя за то, что пригласила этого Ивана Ивановича П. Да кто он, в самом деле, такой? Должно быть, видный деятель режима, если ему разрешают разъезжать по заграницам. И потом, зачем ворошить прошлое? Я для этого слишком стара…

Устав от внутренней борьбы, я наконец последовала совету, какой мне давала мама, когда я, маленькая девочка, никак не могла заснуть: закрыв глаза, считать колонны, своими утонченными вертикалями образующие ритм сводчатой колоннады храма Казанской Божией Матери. Этот великолепный собор на Невском проспекте, возведенный по образцу собора Святого Петра в Риме, снова напомнил мне о Питере, о моем детстве, навеял воспоминания. Любая попытка убежать от прошлого снова неотвратимо приводила меня к нему.

Я заснула на рассвете.

Стравинский – «Пикассо в музыке»

Биконсфилд, 23 марта 1969