Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Балет продолжительностью в сорок пять минут состоял из двух картин и девятнадцати номеров. Принц (Иван-царевич), пользующийся покровительством богов, тринадцать юных босоногих дев в белых одеждах, среди которых прекрасная влюбленная принцесса (Царевна Ненаглядная Краса), старый замок, окруженный таинственным парком, злодей-колдун (Кощей Бессмертный), щелчком «зеленых пальцев» превращающий ближнего своего в камень, его телохранители – гротескные гномы, волшебные предметы, знакомые с детства каждому (птичье перо, померанец, магическое яйцо), – все было пущено в ход, чтобы постараться сделать по-настоящему очаровательный спектакль на всемирную тему: как добро побеждает зло. Не обошлось ни без лукавых духов и сильфид, ни без восточных рабов, уже полюбившихся в «Клеопатре» и которым еще сужден будет успех в «Шехеразаде», ни без трепещущих от страсти воинов, унаследованных от «Половецких плясок», и все это сочеталось с неистовой сарабандой в начале балета, короткой, бурлескной, но как же она оказалась необходима – это был способ сказать публике: мы – здесь, мы не забываем о вас! Те, кого вы любите, возвращаются.

Зато ни батри, ни фуэте, ни танца по кругу тур пике. Ничего такого, что вызывает нескончаемые аплодисменты у балетоманов. В «Жар-птице», как и в «Шехеразаде», Фокин полностью отказался от позиций и па классического танца, как и от привычной всем пантомимы. Жесты, манера двигаться должны были следовать напрямую из интриги, стихийно рождаться из ситуаций или из отношений между персонажами. Для птицы-андрогина – долой грациозные пор-де-бра и всевозможные изящные и женственные позы. Локти расходятся свободно, как распускающиеся крылья – волнообразно колыхаясь (Фокин помнил «Умирающего лебедя»), плотно складываясь, охватывая бюст, – и снова расправляются, хлопая по воздуху. Я люблю фотографии, сделанные в ателье скульптора Георга Кольбе, на одной из них я, одной рукой обхватив себя за талию, а вторую возложив на голову, вызывающе уставилась прямо в объектив, приподнявшись точно хищница.

Как и в «Шехеразаде», танцоры в «Жар-птице» оказывались на уровне пола. В этом видели влияние индийских или таиландских танцев поклонения матери-земле, не таких, как в западном балете, где все порывы всегда устремляются к небесам. Молодые девушки лежали на сцене на животе, закрывая голову руками, а нога отбивала ритм. Доселе еще никогда не видели в балете такую взрывчатую смесь реализма, экзотики и поэзии.

Позднее говорили, что в «Жар-птице» скрыто послание поддержки царю. Через пять лет после поражения России в войне с Японией имперскому орлу требовалась новая позолота, и труппа Дягилева позаботилась и об этом. Оставляю такую трактовку на совести тех, кто ее придумал. Что касается меня, то я в этой Птице чувствовала, простите за игру слов… только творческий жар!

Готовясь к роли, я проглотила всю литературу, какую только смогла найти по этой теме, в том числе и ученые трактаты по орнитологии. Еще я наблюдала на улице, как двигаются голуби и воробьи, какой у них прерывистый и миниатюрный шаг. Я воображала себя обычной маленькой птичкой – и в то же время фантастическим существом неизвестно откуда, одновременно фениксом, синицей, грифом, чайкой, альбатросом, розовым фламинго или той райской птицей, которая не имеет ног и никогда не опускается на землю. «Птица – это метафора искусства», – высокопарно заявил один критик. Мои искания вдохновлялись не смутными мыслями, а всем, что, смешавшись, осталось в душе от прочитанного и внимательно подсмотренного в реальной жизни.

Я обнаружила, что у Гомера сирены, пением завлекавшие Одиссея, – на самом деле птицы. Эта деталь оказалась для меня озарением. Она меня вдохновила и направила мою интерпретацию: я стала птицей-обольстителем, двусмысленным существом, соблазняющим представителей рода человеческого, – приближаясь к ним, трепеща, чуть-чуть их касаясь и вдруг внезапно отбегая, стремительная, недоступная. У меня двойная природа, влекущая и отталкивающая, способная как принести счастье, так и привлечь дурной глаз. На лице у меня должно быть выражение немножко проказливое, а потом, в миг, когда Иван-царевич пленяет меня, – удивление, испуг, ужас… Я мобилизовала все свои ресурсы драматической актрисы, на какие только была способна.

Несмотря на пассивную холодность, которая не преминула установиться между мною и Фокиным в результате отказа за отказом в ответ на предложение выйти за него замуж, мы превосходно понимали друг друга в сути этой роли. Мы вибрировали в одном диапазоне.