Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Я вздохнула было с облегчением (не чувствовала себя готовой к такому свиданию наедине), но облегчение почти сразу сменилось смутной тревогой: только бы у Ивана Ивановича не возникло проблем с… КГБ.

Что я знала об этом Иване Ивановиче? По правде сказать, совсем немного – только что он родился в России в революционные годы (как Ник) и был знаком со Львом. Жил он в Ленинграде, но регулярно наведывался в Лондон по профессиональным делам.

Что мне остается? Только ждать.

Последующие дни я провела за лечением насморка горячим грогом, заполняя все новые и новые страницы. Я не разгибаясь писала, и такая невольная неподвижность принесла плоды. Ни радио, ни телевизора, ни завтраков в столовой в поисках загорелого месье с волосами, зачесанными назад. Повествование о моих влюбленностях обрело форму. Уж не знаю, чего оно стоит, но это позволяет мне… как нынче говаривают, пережить сублимацию.

Женщине трудно стареть: вам вежливо, но бессовестно указывают, где выход. Да ведь и молодой не легче. Едва возмужав, тут же оказываешься жертвой преследования древних, слюнявых и трясущихся трескунов – у них-то, видите ли, есть полное право быть стариками! Между скромностью, какой требует стыдливость, и снисходительностью к пожилым, которой требует долг вежливости, – что надо выбрать? Сознайтесь – требуется немало дипломатии, чтобы держать таких зануд на расстоянии. Если они сходятся с вами слишком близко – вы рискуете в лучшем случае испытать отвращение, а в худшем… получить нежелательную беременность, если старикан еще держится бодрячком, или венерическую болезнь – как та, что Дягилев подхватил от собственной кузины (а ее заразил, вероятно, старый порочный дядюшка), и из-за которой он потом всю жизнь воздерживался от женщин. В те времена сифилис поистине свирепствовал, и «порченые», как их называли, встречались во всех классах общества, от высших до низших – по всей социальной лестнице.

Боже мой, боже мой, перечитываю последние фразы и нахожу их чудовищно грубыми и скабрезными из уст почтенной старой дамы… но свобода слова – в духе нынешних времен. Воспользуемся ею, чтобы разоблачить злоупотребления, которые хотя и признаются уже не первый век, особенно в среде танца, но не теряют от этого скандальности.

Среди «дедушек», или по крайней мере тех, кто тогда казался мне таковыми, проявлявших хотя и вполне безобидное, но внимание к моей персоне, надо назвать Александра Бенуа, трогательного, скорее по-отечески доброго, называвшего меня «моя Татошка», и великого князя Владимира Александровича, брата царя Александра III, президента Императорской академии художеств и первого мецената Дягилева, – он удовольствовался тем, что попросил у меня мои фотоснимки.

Зная о любовных неурядицах Матильды Кшесинской – говорю это с почтительным и дружеским чувством к ней (у меня есть принадлежавшая ей заколка для волос – я храню ее в ящичке моего ночного столика как талисман), – я никогда не мечтала о принце или великом князе.

Совсем юной Матильда пережила бурное любовное приключение с тем, кто потом станет царем Николаем II и будет расстрелян большевиками вместе со своей женой, детьми и верными слугами. Но много раньше, когда пришло время подыскивать законную супругу будущему самодержцу, Матильда была грубо отвергнута императорской семьей. Более того, не удовольствовавшись тем, что Матильде предпочли принцессу крови и родственницу королевы Виктории (и, кстати, носительницу гена гемофилии, недуга, передавшегося по наследству царевичу Алексею), семья навлекла на нее позор бесчестия. В конце концов Матильда вышла замуж за великого князя Андрея Владимировича, и все закончилось благополучно, но в СССР имя этой необыкновенной балерины осталось связанным с упадком аристократии и ее нравов.

Никогда не забуду, с какой яростью в феврале 1917 года большевики набросились на особняк в стиле ар-нуво, который построил для нее архитектор фон Гоген. Ей с сыном пришлось в спешке уехать. С балкона этого особняка несколько раз выступал Ленин. Позднее дом захватит чернь, будет срывать злобу на мебели, обстановке, гадить на постели и кресла. И сейчас еще я вижу перед собой в разграбленном саду, усеянном обломками и пустыми бутылками, молодого мертвецки пьяного солдатика. Развалившись в кресле, обитом малиновым шелком, закинув ноги в грязных галошах на изящный одноногий столик, отделанный камнем того «бакстовского» зеленого цвета, который называли малахитом, он орал громовым голосом: «Смерть богатеям!» а в это время остальные «ребятушки» с воплями прыгали на поваленном пианино. Казалось, что инструмент стонет всеми оборванными струнами, рыдает страдает, и его душа вот-вот умрет.

Нет, никогда не хотела я такой судьбы.

* * *