Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Я уже писала ранее о том, что едва не стала «царицей Татарстана». Конечно, я немножко преувеличила – так, самую малость. Но уже не хвалясь, скажу, что чуть-чуть не превратилась в первую леди Финляндии и супругу самого крупного финского политического деятеля – во Франции с ним сравним только де Голль. Для этого мне было бы достаточно принять предложение того, кто был на двадцать лет старше меня (да-да, вот и еще один такой!). Человека этого звали Карл Густав Маннергейм, и он предлагал мне стать его женой. Для этого ему следовало оформить развод со своей примерной супругой, богатой наследницей высокородного происхождения, – но все равно: с моей стороны о замужестве и речи быть не могло. А уж о том, чтобы вступить в игру в роли любовницы, дамы полусвета, – и того меньше!

Не просто же так мой брат Лев, которого я звала «юным мудрецом», называл меня – надеюсь, без иронии – «своей знаменитой и добродетельной сестрой». «Знаменитая и притом добродетельная», «добродетельная, хотя и знаменитая» – вот в чем тут суть. Для людской молвы балерина недолго остается осмотрительной – ведь ей для успеха нужны мужчины. А если уж ей удается преуспевать самой – это так несуразно, что такое следует подчеркивать.

Хотя мне иногда приходилось терпеть лишения из-за бедности, я все-таки не скатывалась в нищету, и я, гордая по натуре, никогда, в отличие от многих моих коллег слабого пола (или даже того пола, который называют «сильным», – например, Нижинского, Мясина, Долина, прирученных Дягилевым) не просила о поддержке богатеев, чтобы преодолеть трудности в карьере.

Барон Карл Густав Маннергейм родился в Финляндии в аристократической полушведской, полуголландской семье. Будучи полиглотом, он при этом неважно владел финским, да и своим родным шведским, поскольку в семье Маннергеймов все говорили по-французски. Старший сын в этой семье унаследовал титул графа, другим же пришлось довольствоваться, как и Карлу, титулом барона.

В конце 1880-х этот удалой вояка, страстный любитель верховой езды, поступил в престижную Николаевскую кавалерийскую школу в Санкт-Петербурге. В те времена Финляндия была частью Российской империи, и финская молодежь охотно приезжала учиться в Петербург.

После брака по расчету с богатой наследницей, родившей ему двух дочерей, он сделал блестящую карьеру в русской армии, отличившись храбростью, особенно во время пагубной Русско-японской войны 1905 года. Никогда так и не скажут всей правды о том, до какой степени это поражение привело к ослаблению империи.

От балета Маннергейм был так же без ума, как от войны и лошадей, и когда я встретилась с ним сразу после спектакля «Дон Кихот», где я танцевала Жуаниту, подругу Китри, он осыпал меня похвалами и без обиняков предложил свидание. Кажется, это был 1906 год, и я уже начала встречаться с мужчиной, в 1907-м ставшим моим первым мужем: Василием Мухиным. Конечно, я ответила отказом – и барон, получивший отставку, упав на колени, разрыдался. Растроганная, я выпроводила его очень и очень нежно, и он, без сомнения приняв мою реакцию за поощрение к дальнейшим ухаживаниям, вбил себе в голову ежедневно присылать мне громаднейший букет роз. Я тогда еще жила с родителями, уже не в сто семидесятом доме на набережной Фонтанки (квартплата там стала слишком высокой для моего отца, вышедшего на пенсию), а в доме номер девяносто три по Садовой. Фасад, очень скромный, выходил на площадь. Если я к этому добавлю, что наша квартирка под номером тринадцать была не только тесной, но еще и спланированной совершенно по-дурацки, с гостиной без окон, то можно вообразить, в какое смятение поверг нас этот неиссякаемый бурный цветочный поток с его множеством разнообразных благоуханий. Благодаря, а точнее из-за Маннергейма мы буквально содрогались под натиском роз, они душили нас. «Прекрасные султанши», «Золотые мечты», «Бургундские помпоны» и другие «Бедра испуганной нимфы» (названия сортов были обозначены на этикетках), пурпурные, желтые, белые, цвета фуксии, персиковые, драже и в крапинку… Тут были любые варианты, любые оттенки, любые нюансировки. Неослабевающий запах наполнял все комнаты, почти вызывая тошноту. У всех нас были исцарапаны пальцы. Я отправила барону письмо с просьбой прекратить посылки, но он остался глух к моим мольбам и продолжал как ни в чем не бывало. Ваз в доме уже не хватало – приходилось занимать их, покупать, придумывать что-то… В конце концов я стала пристраивать розы в ведра, кастрюли, раздавать соседкам. Были такие, кто варил из них варенье! Случались и досадные неприятности – шипы разрывали ткань или ранили ребенка. Дошло до того, что я стала оставлять охапки роз прямо на тротуаре, чем весьма встревожила жандармов – они пришли и стали звонить к нам в дверь, уже готовые составить протокол.