Я тебе объявляю войну

Снова тяжело вздохнув, я стала недовольно клацать по клавиатуре, в очередной раз думая, какая я все же неудачница. Почему мне никогда не везет?

Но не зря говорят, что нельзя гневить судьбу. Ибо как только начнешь причитать и думать, что хуже быть не может — обязательно станет хуже.



ГЛАВА 12. РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Каждый год в универе проводится «Студенческая весна». Но наш декан любит выпендриться, а потому на филфаке проводится еще и «Студенческая осень». Невероятная муть, но многим нравится, в особенности — тем, кто не оказался в ней задействован. Раньше эта беда обходила меня стороной, но в этот раз декан решил, что в культурную программу будет входить постановка «Ромео и Джульетты». И так загорелся этой безумной идеей, что даже пригласил профессионального режиссера из ТЮЗа. А меня — будто и без того проблем мало — назначили консультантом и заставили посетить несколько репетиций. Точнее, Морозова и меня.

Зачем это было нужно — лишь одному декану ведомо, но приказ есть приказ. Так что теперь я не только находилась в рабстве у противного выскочки, набирая дурацкие тексты, но еще и задерживалась с ним после работы из-за постановки. Это не говоря уже о том, что репетиторство я тоже не бросала. Ни минуты свободного времени — эх, зря я раньше жаловалась на жизнь!

А вот Ольга Беседина, наоборот, горела желанием посещать эти нелепые мероприятия. Она увязалась с нами, хоть ее никто и не заставлял.

Первую репетицию я не забуду никогда. Режиссер оказался очень нервным мужчиной — уже на подходе к актовому залу я услышала звучные выкрики. Когда-то профессор Колесников и профессор Корнилов выпустили «Словарь русского мата», и теперь студенты филфака изучали его на первом курсе. Но то, что вырывалось из уст режиссера… такого даже в том словаре не было!

Правда, когда мы заняли места в первом ряду и стали смотреть постановку, я немного прониклась сочувствием к этому бедному человеку. Дело в том, что некоторые номера зачем-то сделали музыкальными. Но у Джульетты, которая напоминала юную Олю Беседину, не было ни слуха, ни голоса, да и Ромео пел как лось в брачный период.

Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.

— Тебе что, не нравится постановка? — с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина — с левой.

— Почему же, она великолепна, — задыхаясь от смеха, выдавила я, — прямо в соответствии с традицией.

— Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? — влезла Беседина. — Это — трагедия, а они цирк устроили.

— Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» — не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае — действительно, ставят правильно, — объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. — Так ты считаешь эту гипотезу верной?

— Считаю, что в этом… — я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.

— Эй, вы, эксперты! — крикнул он нам, — чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!

— Мы? — переспросил Морозов.

— Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.

Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.

— Нет, не ты! — замахал руками режиссер и кивнул на меня, — она!

— Почему — она? Я уже игра…

— По кочану, — перебил ее режиссер. — Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты — дылда, да и патлы у тебя крашеные.

Беседина надула губы и села на место.

— Так, эксперты, пошевеливайтесь!

Мы поднялись на сцену.

— Слова знаете?

— Перевод? — машинально уточнила я.

— Нет, блин, оригинал! — съязвил режиссер. — Конечно, перевод!

— А какой — Радловой или Пастернака?

Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:

— Она больная, да?

— Нет, — улыбнулся тот. — Она — филолог.

— Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»

— «Любовь меня на поиски толкнула…», — начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно — он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.

Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.

— Стооооп! — заорал режиссер. — Тьфу. Отстой. Но есть ты — еще ладно, — он кивнул Морозову. — А ты — повернулся ко мне, — отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.

— Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты — отстой, — громко повторила Беседина, когда мы вернулись на места. — Я ж говорила, что лучше могу!

— Я просто половину слов забыла! Если б он предупредил, дал возможность подготовиться, я бы нормально сыграла, я бы смогла! — почему-то я стала оправдываться, будто больше заняться нечем.

— Не-а, не смогла бы, — Морозов снова стал усмехаться.

— Это почему же?

— Потому что, — он наклонился к моему уху, — ты меня… как там было? — ненавидишь-ненавидишь.

— Я умею разделять профессиональное и личное.

— Неужели? Что-то не заметил.

— Чего вы там шепчетесь? — Беседина чуть голову не вывернула, пытаясь услышать, о чем мы говорим, но Морозов уже отвернулся от меня и, улыбаясь, смотрел на сцену.