Я тебя (не) прощу

Они двинулись в сторону живой изгороди — вроде бы и шагая рядом, в считанных сантиметрах друг от друга, но такие далекие в чем-то более важном, чем физическое расстояние. Галина Ивановна деликатно шла следом, соблюдая такую дистанцию, чтобы видеть их, но при этом не мешать.

— Ты злишься на меня, — констатировал очевидное Арсений.

Леся немного помолчала, выказывая свою обиду, как типичная женщина, хоть пока и совсем маленькая, но в итоге все же сказала честно:

— Да.

— Расскажешь все, в чем я провинился?

Она уперлась взглядом в гравийную дорожку, по которой они неторопливо шагали, но ответила — смело и прямо:

— Ты плохой папа. Неправильный.

Ее лобик озабоченно нахмурился, а Арсений понял, что совершенно не знает, что ей на это сказать. Глупо было спорить — он ведь действительно был таковым. Но очень хотел, чтобы все переменилось.

К счастью, Леся продолжила сама:

— Другие папы гуляют со своими дочками… забирают их из садика…

В горло толкнулся жесткий, каменный ком. Господи, ей не хватало таких обыденных, совершенно простых вещей… Того, что он мог так легко ей дать.

Арсений покаянно присел перед ней на колени, ощущая, как мелкая галька впивается в кожу, но на это было сейчас абсолютно плевать.

— Я исправлюсь, — пообещал он, пытаясь поймать дочкин взгляд. — Обещаю тебе, я исправлюсь, если только ты и твоя мама мне это позволите.

Она прикусила губу, так и не взглянув на него. Внутри все застонало от понимания, что этой маленькой девочке тоже тяжело — куда тяжелее, чем ему самому. И все же она держится, не позволяя себе заплакать перед ним. Стойкая и смелая, как ее мама.

Арсений поднялся на ноги и выпрямился, чтобы ее не смущать. Сделал уже несколько шагов вперед, когда голос Леси его догнал:

— Я хочу, чтобы у меня был папа…

Он замер, ожидая продолжения.

— Но я не хочу, чтобы маме было плохо, — детский голосок все же дрогнул, но она упрямо продолжила:

— С тех пор как ты появился, мама стала очень грустная…

Он прикрыл глаза. Ни одна физическая боль не могла сравниться с той, что накрывала его сейчас, от этих слов… от понимания, что приносит Авроре одни беды, хотя хотел для нее совсем иного…

— Я виноват перед твоей мамой так сильно, что этого не исправить и за целую жизнь, — прохрипел отрывисто. — Но я все сделаю, чтобы ей больше не было грустно.

Ответная тишина была подавляющей, хоронящей заживо его и все его призрачные надежды…

Но вот руки Арсения коснулась другая рука, и маленькая хрупкая ладошка скользнула в его огромную, грубую ладонь.

— Обещаешь? — спросила Леся, глядя на него серьезно-строгими глазами.

— Обещаю, — ответил едва слышно, но она все поняла.

Они прошли так еще несколько метров — рука в руке, с протянувшейся между ними тонкой ниточкой едва начавшего зарождаться доверия, когда Арсению в голову стукнула свежая мысль.

— Лесь, а мама когда-нибудь рассказывала тебе о своем детстве? — спросил он, бережно сжимая ее ладошку, которую так страшно было выпустить из своей.

— Неа, — ответила она. — Только про дедушку немножко… а что?

Он едва заметно улыбнулся, прикидывая, не убьет ли его Аврора после того, что он предложит дочери?

— Хотел свозить вас кое-куда, — сказал в ответ расплывчато, но дочка уже слишком сильно заинтересовалась, чтобы можно было просто взять и сменить тему.

— Куда? — потребовала она ответа. — Это связано с мамой?

— Да, — не стал он скрывать. — Но подробнее расскажу, когда туда приедем. Если, конечно, мама на это согласится.

— Я ее уговорю! — горячо пообещала Леся.

И он надеялся всей душой, что ей это действительно удастся.

* * *

Старый особняк, кажущийся особенно мрачным и нелюдимым в этих багряно-золотистых осенних декорациях, где его подножие утопало в опавшей листве, а дымовые трубы растворялись среди серых туч, встретил их полным безмолвием.

Леся вылезла из машины и с широко открытыми глазами и ртом озиралась по сторонам, словно не могла поверить тому, что видит. Аврора же, совершенно явно недовольная этой вылазкой, вышла следом за дочерью и остановилась на строго ограниченном расстоянии от Арсения, будто прочерчивала между ними невидимую глазу, но важную ей самой дистанцию.

А он, посмотрев в черные глаза-окна старого дома, обнаружил вдруг пугающую вещь. Он хотел привезти сюда бывшую жену, чтобы напомнить ей о том хорошем, что когда-то было между ними, но в итоге сам оказался пленником совсем иного воспоминания.

Дом не оживил одним лишь своим видом прекрасные картины их близости, не вдохнул жизнь в давно остывшие чувства, но он больно бил. Бил прямо в сердце, заставляя вспоминать самое болезненное и трудное.

Арсений сжал челюсти, осознав, что единственная картина, которая всплывает перед глазами при взгляде на особняк — это та, где Аврора уходила от него. Уходила мучительно-медленно, сторожко, словно не веря в происходящее. Ее полные боли глаза и дрожащие губы — вот все, о чем он мог думать в этот момент, когда смотрел на свое прошлое через искусно украшенные лепниной проемы окон. Красивых снаружи, но таких темных, если заглянуть глубже. Прямо как он сам.