Я тебя не знаю

И почему-то солнце светит яркое, а дождь идет. На ресницы мне капает и по щекам катится, в горле дерет от дождя этого соленого и горького, как и эти воспоминания. Бирюзовая вода становится опять серой, и на небе тучи сгущаются. Только это не дождь… точнее, это у меня дождь идет внутри. Свой собственный, персональный. До боли захотелось туда, в прошлое это с бирюзовым небом и солнцем вместо туч. В прошлое, где он меня любил… где было все так просто, так правильно. Где не было ни слова лжи. И я вдруг поняла… что, несмотря на все что произошло, я бы прожила эти двадцать лет снова. Ведь мы их преодолели вместе. Год за годом, месяц за месяцем. Столько трудностей прошли, а тут сломались. Не выдержали. Он, когда не смог мне довериться, а я, когда не смогла достучаться до него и даже не пыталась. Ведь я все видела… Я тоже виновата в том, что он варился в этом один.

— Эй, ты что там делаешь?

Вздрогнула, и щебенка вниз полетела, голову опустила, и сердце забилось в несколько раз сильнее. То ли от радости сумасшедшей, то ли от неожиданности и удивления. Стоит внизу. Как будто из прошлого вышел только не в штанах и майке, а в куртке и рубашке, в джинсах.

— Мы на море смотрим, — и в висках пульсирует «Приехал! Ко мне! За мной!».

— Кто «мы»? — смотрит на меня снизу вверх. В расстегнутой куртке, ноги в песке утопают мокром, и сумка рядом стоит. Под дождь, видно, попал — волосы мокрые. А у меня сердце заходится, потому что соскучилась. Потому что не ожидала… и потому что вдруг именно в этот момент поняла, что не хочу без него больше. Что я устала воевать сама с собой и с гордостью проклятой. Я назад хочу в те самые двадцать лет, когда с ним рядом, когда у него на плече просыпалась, когда могла взять сотовый и позвонить в любое время, когда обнять его могла и щекой о колючую щеку тереться.

— Я и моя память, — сказала, и голос эхом к волнам унесло.

— И как? Вам оттуда хорошо видно?

— Превосходно. Сверху всегда ракурс отличный.

— Не хотите вблизи посмотреть? Вдруг что-то изменилось? Я, например, вижу много нового. Хочешь покажу?

Судорожно глотнула морской воздух, и сама не поняла, как сказала:

— Мне не нужно новое. Я старое искала.

— Зачем старое? Пусть оно останется в прошлом. Давай начнем сначала, Снежинка. Иди ко мне. Иди ко мне, пожалуйста. Я так дико соскучился! Не могу больше, маленькая!

Заплакала, задрав лицо к небу. Позволяя своему дождю течь по щекам еще быстрее. Но не от боли. А, наверное, от того самого счастья, которое уже похоронила.

— Не смей! Слышишь? Не смей… реветь там.

Засмеялась, вытирая слезы, тихо всхлипывая.

— Здесь высоко. Как я спущусь?

— А ты прыгай — я поймаю.

Порыв ветра дернул полы моего пальто, срывая нижние пуговицы. Как тогда такой же поднял подол платья. Кирилл подошел ближе к забору.

— Боишься?

— Да! — честно сказала я, кусая губы.

В третий раз это не просто страшно. Это словно играть в рулетку и знать, что сейчас в барабане осталась точно твоя пуля, и пистолет у тебя в руках, ты сама держишь палец на спусковом крючке.

— Меня?

— Да! Я тебя не знаю!

Смотрит на меня и улыбается своей невозможной улыбкой. Той самой, от которой по коже бегут мурашки и дух захватывает. Боже, почему он за все эти годы почти не изменился? Почему жизнь просто добавляла новых штрихов в его внешность, не стирая старые. Палец все еще дрожит на курке.

— Ничего. Мы познакомимся. А вообще ты не то должна была сказать. Твоя память тебя подводит.

— Может ты тоже меня уже не знаешь?

— Проверим, какая ты. Прыгай!

— Точно поймаешь?

— Точно! Клянусь!

Поднял руки и раскрыл объятия.

— Прыгай, Снежинка. Мне самому страшно. Не того, что не поймаю, а того, что опять удержать не смогу.

— А ты держи крепче!

И прыгнула, зажмурившись, в голове раздался выстрел, и мысленно пуля полетела в висок, а когда руки его сильные почувствовала, всхлипнула и рывком за шею обняла. А он мне в глаза смотрит, и я вижу в них столько боли, столько тоски, что и самой вдруг стало больно. За нас обоих. Эта боль по всему телу зазмеилась, как будто кожа облазит старая, сходит струпьями и оставляет нежную кожу, до которой невозможно прикоснуться, чтобы не ранить. Человек не становится толстокожим от потерь. Он такой же ранимый. Он просто не может содрать с себя эту старую кожу. Она прирастает к костям. А с меня ее срезали сейчас без предупреждения каждым словом, каждым взглядом.

— А ведь это я его… — тихо сказал Кирилл, продолжая смотреть мне в глаза. — Олега.

— Я знаю, — так же тихо прошептала я.

— И не страшно будет со мной? Может, зря прыгнула?

— Нет, не страшно… у тебя не было выбора, — помедлила и потерлась щекой о его колючую щеку, с наслаждением увидела, как его глаза закрылись и затрепетали ноздри от удовольствия, — ты был должен. Я ту пуговицу… я ее выкинула.

Сжал меня до хруста, зарываясь лицом мне в шею. Гладя хаотично по волосам, выдыхая судорожно, обжигая меня горячим дыханием.

— Не было. Я вернуться к тебе хотел, Снежинка, и не мог… Не хотел, чтоб узнала. Не хотел, чтоб они с убий…

— Молчи! — руку к его губам прижала, а он губами к ней прижался.