Я тебя никогда не забуду

Она приняла букет и неожиданно для меня, а может, и для самой себя, чмокнула в щеку. А потом расхохоталась и стерла с моей щеки легкий след помады.

Много лет спустя, когда Наташа уже первый раз исчезла из моей жизни, я в приступе жесточайшей ностальгии описал тот момент в стихах:

Приняла букет, поцеловала,
Засмеялась, стерла поцелуй…

Дальше дело не пошло, подходящих слов не нашлось, а вот то мгновение – приняла букет, поцеловала, засмеялась, стерла поцелуй – осталось запечатлено в моей памяти навеки.

И опять все устроилось. Наташа сбросила с хвоста подружку, и Надя печально отвалила. А потом – когда мы ехали в троллейбусе – выяснилось, что получилось, в общем-то, неудобно, потому что Наталья приехала на выходные пожить у нее. «Удобно, удобно! – вопило все мое существо. – Получилось великолепно!» Наталье не надо сегодня возвращаться в свое Подмосковье, и можно гулять хоть всю ночь напролет… Впрочем, от моего немедленного приглашения «посмотреть, как я живу», она отказалась решительно и наотрез, зато согласилась сходить со мной в кафе в Большом Комсомольском переулке, напротив ЦК ВЛКСМ (не зря же я вчера готовился к свиданию – нас там ждали). А потом – уже стемнело – мы до одури целовались на лавочке на Петровском бульваре, однако все мои попытки проникнуть к ней под одежду Наташа ласково, но твердо пресекала. А когда мы вернулись чуть ли не последним троллейбусом к одинокой Надежде на Тимирязевскую, и я со своими приставаниями последний раз был Натальей послан у полутемного подъезда и испытывал жутчайшую физиологическую неудовлетворенность – которая, впрочем, перекрывалась волной счастья: просто оттого, что ОНА рядом, и я ей, кажется, совсем не безразличен… А потом я долго ловил такси, упрашивал отвезти «за два счетчика», ехал на другой конец города по совершенно темной Москве – и душа пела…

Когда ты счастлив – кажется, что это естественное, обычное состояние, и так будет всегда…

Назавтра мы снова должны были встретиться. На следующее свидание я предложил ей программу, от которой ни одна девушка в твердом уме не могла бы отказаться (не зря же я в четверг провел тщательную подготовительную работу!). Я пригласил Наталью в Ленком, на прогон спектакля, который еще не вышел, но о котором уже говорила вся столица: настоящая рок-опера, «Юнона» и «Авось». Билеты без мест, пусть всего лишь контрамарка на два лица, но все равно я отвалил за нее жучку за углом театра целых пятнадцать рублей.

И когда завтра мы встретились в шесть у Пушкина, свидание превзошло мои самые смелые ожидания…

Правда, ранее мне пришлось выдержать настоящую осаду со стороны моих друзей – и институтских, и из литобъединения, и даже школьных, – которые непременно хотели использовать мою квартиру для вечеринки. А потом еще позвонила мама – надо же, не поленилась пройти пять километров до почты – и стала выспрашивать, почему я вчера не доехал, как обещал, до нашей дачи. Не заболел ли, и нормально ли сдал экзамен, и почему не собираюсь приехать даже сегодня – и лишь когда, наконец, я рявкнул, что влюбился, она сочла причину уважительной и даже не стала выяснять никаких подробностей…

Мы встретились с Наташей у Пушкина и пошли в Ленком на «Юнону»… Я не буду описывать рок-оперу – за минувшие тридцать лет только совсем уж дремучие и ленивые ее не видели – скажу лишь, что я опасался: вдруг спектакль окажется не так хорош, как говорят, но он – оправдал ожидания, и даже больше. И восторг, меня охвативший, когда актеры, отдав залу все, что могли, и, дурачась, исполняли финальное «Аллилуйя любви, аллилуйя!» – объяснялся не только тем, что я смотрел спектакль рядом со своей любимой, а тем, что рок-опера была и впрямь чудо как восхитительна. Молодой Караченцов, молодой Абдулов, юная Шанина, эффектный Смеян… И на поклоны выходят как будто отстраненные Захаров, Рыбников, Вознесенский…

А потом, когда мы с Наташей вышли в еще не стемневший город, случилось другое чудо – на которое я, грешным делом, даже и не рассчитывал. Она согласилась поехать ко мне домой!!! Да, я убалтывал ее, убеждал, что покажу альбом Сальвадора Дали (привезенный контрабандой дядей-журналистом из Парижа), я обещал дать ей послушать диск с «Хоакином Мурьетой», и том Фолкнера, и ту самую переписанную от руки тетрадь с Мандельштамом – но все равно не слишком надеялся на успех. Но она согласилась, и пусть делала вид передо мной, а, главное, перед собою, что едет только ради альбома, диска, книги… Но главное – она ехала!

Там, в своей панельке на «Ждановской» – одни углы и закоулки, сорок шесть квадратов площади, – я не стал форсировать события, накрыл стол. Достал шампанское (подготовка, друзья, главное в нашем деле подготовка!), открыл баночку икры и конфеты (надеюсь, родители простят меня за разбазаривание их стратегических запасов). Они получили их в заказе и приберегали к празднику – но ведь у меня как раз праздник!