Время до решающего судебного заседания одновременно тянулось и неслось вприпрыжку. Суд удовлетворил ходатайство Стаса о сокращении сроков для примирения, беря на себя риск создания неоднозначного, но очень важного прецедента. Также было получено и ограничительное предписание. До Дины, кажется, даже дошло, что палку она перегнула. И теперь, вслед за разводом, их со Стасом ждала еще и дележка имущества.
Но в тот процесс Стас впрягаться уже не планировал — это было дело принципа, а не эмоций. Там он собирался доверить все адвокату и со спокойной душой принять любой исход событий.
Сам же… Просто тихо мечтал о том дне, когда окажется свободным человеком. Без штампа и хоть каких-то связей с женщиной, оказавшейся совсем не той, кого он сам на протяжении прожитых вместе лет пытался то ли рассмотреть, то ли создать.
Он никогда не сказал бы об этом Даше (скорее всего не поняла бы так, как стоило), но ярый контраст, который он увидел между прошлыми и нынешними отношениями, делали с одной стороны особенно больно, а с другой… Небывало легко.
Потому что все сомнения, которые съедали душу поначалу — имел ли право совершать опрометчивый поступок, не испытывая к ней и доли тех чувств, которые испытывает она? Имел ли право давать Даше надежду, когда у самого и мысли, и чувства были отданы другой — пусть речь уже не шла о любви, но когда тебе гадко… Всегда гадко… А еще больно… Тебе сложно с открытым сердцем бросаться в новые отношения. Имел ли право впутывать во все те сложности, которые и сам-то предвидеть не мог? Все эти бесконечные сомнения развеялись…
Слишком быстро и легко. Благодаря ее искренности, благодаря открытости, благодаря ласке и самоотверженности. Любовь Даши вырастила в нем ответное чувство.
Говорят, свое счастье не построишь на чужом горе, но Стас знал — на своем горе свое же счастье построить можно. Если на твоем пути встретилась такая, как Даша — можно.
Без отчаянных потуг Дины, направленных на то, чтобы отдалить их, они не сблизились бы так быстро и так сильно. Он не несся бы каждый день с работы домой со скоростью света, чтобы просто увидеть ее улыбку, обнять, коснуться губ… И почувствовать одновременно жадность и спокойствие, которое не сравнить ни с чем.
Ему нечем было бы напитывать душу. Ему незачем было бы жить. Его продолжала бы мучить бессонница. Он не бросил бы курить, потому что… Уже нельзя. Между ними больше нет преград, и их пороховая бочка рано или поздно взорвется счастьем.
Это был чистый омут. И они с Дашей шли в него на дно тандемом, не испытывая страха и сомнений. Это была внезапно обретенная полная свобода и самая сильная зависимость.
И даже размышлять — а что было бы, произойди это тогда, в юности, — больше не хотелось. Сейчас им было слишком хорошо для любых «если бы да кабы». Сейчас им было идеально, как только может быть людям за шаг до последнего, очевидно победного рывка.
Заседание было назначено на девять. И пусть предшествовала ему снова бессонная ночь — обоюдная — вдвоем и ее пережить было легче.
Они просто лежали, обнявшись, чередовали молчание с тихими разговорами. Что-то планировали, над чем-то шутили, убеждали себя, что места форс-мажорам в этом деле просто нет. Что вселенная им задолжала, поэтому завтра все пройдет быстро и гладко. Убеждали и убеждались.
Утром руки не слушались ни Дашу, ни Стаса. Ему пришлось переодевать рубашку, так как на первую Даша вылила кофе. Было горячо и не то, чтобы особо приятно, но Стас пошутил, что это и к лучшему. Пусть опрокинутая чашка станет самой большой неудачей этого дня. Даша, конечно, расстроилась, но согласилась.
А перед выходом держала его долго в объятьях, не находя в себе силы отпустить.
— Все будет хорошо. Обязательно будет хорошо. Подумай только, совсем немного… И все будет совсем хорошо… — шептала, убеждая одновременно и его, и себя.
— Я позвоню тебе, как закончим. Как договорились, — Стасу тоже не больно-то хотелось снимать с себя любимые руки, оставлять ее тут нервничать, но… Это ведь должен был быть последний день их общих нервов. Тогда они думали, что последний.
И Даша, и Стас взяли в тот день отгулы. Прекрасно понимали, что у работы нет шансов занять их мысли.
Когда Волошин ушел, Даша вернулась на кухню. Села за стол, долго смотрела, забывая моргать, на чашку с кофе, который он так и не допил.
И Даша прекрасно его понимала — пусть они провели эту ночь без сна, все равно были слишком возбуждены — дополнительный стимулятор бодрости им не требовался. Да и ни глоток, ни кусок в горло не лез.
Наверное, так чувствуют себя спортсмены-олимпиадники в день решающих соревнований. Только они готовятся к часу «икс» всю свою жизнь, а Даша со Стасом шли к нему куда меньше. Но дорога у них получилась слишком извилистой и сложной, чтобы сейчас был малейший шанс взять себя в руки.
Потом… Все потом… Когда вопрос будет решен, когда они взберутся на свой пьедестал, получат свое золото, поверят в него окончательно…
С завтраком у Даши так и не сложилось.