Я, Титуба, ведьма из Салема

– Мама, на каждой плантации я знаю имена всех, кто за нами последует. Нам достаточно только слово сказать.

– У нас нет оружия.

– Огонь, мама, славный огонь! Огонь, который пожирает и обжигает!

– Что мы будем делать после того, как выкинем их в море? Кто будет управлять?

– Мама, белые и в самом деле тебя испортили: ты слишком много думаешь. Сперва выгоним их!

Днем, вернувшись после своего ежедневного омовения в реке Ормонд, я нашла Ифижена, занятого серьезным разговором с молодыми парнями его возраста, двумя недавно купленными рабами, думаю, наго. Однако я не узнала звучности языка Ман Яя; Ифижен сообщил мне, что они из Мондонга[42], прибыли из гористой местности и привычны ко всем скрытым опасностям леса.

– Это настоящие военные вожди. Готовые победить или умереть.

Должна признаться, что после того, как мысль о восстании была высказана и с общего согласия принята, Ифижен больше ни о чем со мной не советовался. Я оставила его действовать, переполненная благостной ленью беременности: сидишь себе, поглаживая живот и напевая песни своему ребенку. Например, ту, что любила моя мать Абена; ту, что снова всплывала у меня в памяти:

Где-то высоко в лесу
Хижина на сваях.
Кто внутри, кто там живет,
То никто не знает.
Это зомби календа,
Что свинину пожирней очень любит…

Вскоре я увидела, что Ифижен складывает факелы, сделанные из веток дерева гуавы, обмотанных паклей. Он объяснил мне:

– Такой будет в руке у каждого из наших людей; каждый зажжет его одним и тем же движением в одно и то же мгновение, когда мы все соберемся у жилищ белых людей. Ах! Веселый же будет огонь!

Опустив голову, я с огорчением произнесла:

– Дети тоже погибнут? Те, что еще в утробе у матери? Дети с молочными зубами? И девушки, достигшие брачного возраста?

Он обернулся вокруг себя, настолько велик был его гнев:

– Ты же мне сама рассказывала. Разве они пожалели Доркас Гуд? Разве они пожалели детей Бенджамина Коэна Д’Азеведо?

Опустив голову еще ниже, я прошептала:

– Разве мы должны уподобляться им?

Ничего не ответив, он быстро ушел.

Я позвала Ман Яя, которая уселась, поджав ноги, в ветвях калебасового дерева, и горячо начала:

– Ты знаешь, что мы готовим. И вот, когда пришло время действовать, я вспоминаю, что ты говорила мне, когда я хотела отомстить Сюзанне Эндикотт: «Не загрязняй своего сердца. Не становись такой же, как они». Не цена ли это свободы?

Но вместо того, чтобы ответить мне с серьезностью, на которую я рассчитывала, Ман Яя принялась перепрыгивать с ветки на ветку. Достигнув верхушки дерева, она бросила мне:

– Ты говоришь о свободе. Ты хоть знаешь, что это такое?

Затем она исчезла, не дав мне времени задать ей другие вопросы. Я решила, что она не в духе. Неужели ей нужно возражать против любого мужчины, кто бы ни жил рядом со мной? Даже если это всего лишь ребенок? Почему она хочет, чтобы я проводила жизнь в одиночестве? Я решила не давать никаких советов и позволить Ифижену действовать, как считает нужным. Однажды вечером он пришел и присел рядом со мной:

– Мама, тебе нужно вернуться в лагерь беглецов. Ты должна увидеться с Кристофером!

Я подпрыгнула:

– Никогда! Вот это никогда!

Он настаивал, уважительно и одновременно с этим настойчиво:

– Так надо, мама! Ты не знаешь, что такое беглецы на самом деле. Между ними и хозяевами существует молчаливая договоренность. Если беглецы хотят, чтобы им дали возможность наслаждаться их ненадежной свободой, они должны доносить обо всех приготовлениях, обо всех попытках устроить бунт, о которых услышат на острове. У них же повсюду шпионы. Ты единственная, кто может обезоружить Кристофера.

Я пожала плечами:

– Думаешь?

Он смущенно спросил:

– Не его ли ребенка ты носишь?

Я ничего не ответила.

В то же время я поняла, насколько обоснованны его замечания, и отправилась на Фарли Хиллз.

– Он пообещал тебе, что не станет вмешиваться?

– Он это обещал.

– Как, по-твоему, он был искренним?

– Насколько я могу об этом судить! В конце концов, я не так хорошо его знаю.

– Ты носишь ребенка от этого мужчины и говоришь, что не знаешь его?

Посрамленная, я не произнесла ни слова. Ифижен поднялся на ноги:

– Мы решили напасть через четыре ночи!

Я возразила:

– Через четыре ночи! Почему такая спешка? Дай мне, по крайней мере, расспросить невидимую, чтобы знать, является ли момент благоприятным.

Он издал смешок, который его помощники тут же хором подхватили, и бросил:

– До сих пор, мама, невидимая не очень-то хорошо с тобой обращалась. Иначе ты бы не была там, где сейчас находишься. Эта ночь благоприятна, так как луна будет в своей первой четверти и выйдет только после полуночи. Темнотой наши мужчины и воспользуются. Со звоном и грохотом, держа зажженные факелы в руках, они двинутся к жилищам белых.

В ту ночь я увидела сон.