Я тогда тебя забуду

Коля Козел помогал мне мечтать:

— А еще есть волкобой, такая толстая нагайка. В самый кончик вплетена пуля или гайка. Как ударишь, так с мясом вырывает. Вот бы мы ему, подлому, показали!

Но не было ни кнута, ни бича, ни волкобоя. И свиньи лезли, не считаясь с нами, будто нас не существовало.

Вначале шли дожди, продолжительные, как осенью. Свиньи забивались в укрытия — под навес, под крышу, под деревья, залегали там и не хотели уходить. И ничем их сдвинуть с места мы не могли. Но вот наступила жара. На солнце было как в бане. Свиньи лезли в воду, и, заполненная их телами, река будто кипела. Все наши усилия выгнать стадо из воды были напрасны. Свиньи выходили оттуда сами, когда жар спадал и солнце подходило к закату. Когда мы гнали свиней на выгон или домой, они делали все, что им хотелось. Особенно страшно было прогонять их мимо гумна или скирды соломы. Стоило только одной свинье увидеть, что бабы веют зерно, как моментально все стадо бросалось к кучам половы, пыли и сора, чтобы разгрести, разрыть, разбросать все, что там было. Бабы видели, как мы маемся со свиньями, но хохотали и продолжали подкидывать лопатами зерно на ветер.

Мы ненавидели своих подопечных. Оказалось, что свинья — это не только своенравная скотина. Она еще подвержена всевозможным заболеваниям.

Когда много лет спустя на охоте в лесу я впервые увидел дикого кабана, я понял, насколько он отличается от домашней высокопородной свиньи, которая совершенно выродилась, превратившись из животного в ходячее и растущее мясо.

Но вот совершенно неожиданно пришло спасение. Разгадка проблемы пришла сама собой. В коммуне появился Гордеич, мужик из Большого Перелаза. Говорили, что он проводит радио. Вначале будут поставлены столбы, на них повесят провода, по которым пойдет радио. Все будет слышно, что говорят не только в волости, но даже в губернии.

Вскоре вся коммуна в воскресенье вышла на улицу. Предстояло выкопать ямы, в которые потом будут поставлены столбы. Ямы были выкопаны быстро. Потом около ям положили столбы с привинченными наверху белыми гладкими стаканчиками из глины. Столбы закапывали обугленными комлями в ямы. Потом Гордеич ходил от столба к столбу с мотками проводов на плече, лез, используя «когти», на столб и там привязывал провода.

И вот однажды, когда мы гнали стадо домой, то увидели у столба несколько мотков белых проводов. Коля Козел взял один моток и спрятал его в кустах.

На следующий день мы забрали проволоку на пастьбу и, когда пригнали стадо, начали вить из проводов плетки. Работа шла быстро и успешно. Я умел плести плетку из четырех ниток. Когда я сделал первый кнут, Коля Козел так и ахнул:

— Вот это да-а-а! Вот это арапник!

Вскоре мы оба были оснащены кнутами и принялись за дело. Мы подошли к стаду ничего не подозревавших свиней.

— А ну-ка, — сказал Коля, — давай мы их загоним в реку.

Было прохладно, и свиньи не изъявляли желания купаться. Но мы лихо принялись их стегать. Свиньи визжали, бросались, напуганные, от нас в сторону. И, о чудо, мы все-таки вселили в их животные души страх. Свиньи наконец-то стали послушными и даже пугливыми. Мы торжествовали.

Когда мы пригнали свиней на двор, на нас набросился Гаврил Заяц, ночной сторож. Он кричал и брызгал слюной:

— Дураки да бешены, знать, не все перевешаны?!

— А че? — спросили мы с Колей в один голос.

— Да ты посмотри на них! Ты погляди на них, — свирепо орал Гаврил, — как плетками своими нажгли! Ты полюбуйся, какие рубцы наполосовали!

Мы глянули. Что за диво? И в самом деле, на боках, на спинах свиней выступили кровавые вспухшие рубцы — следы от наших плеток.

— Может, накормили чем свинарки, а мы отвечай, — нашелся что ответить Коля. Он был всегда находчив.

— Вали все на нас, — поддержал я его, притворяясь, что сами не знаем, откуда у свиней эти красные полосы, и пытаясь этим оправдаться.

Но Гаврил Заяц был неумолим. Он кричал:

— На чужой двор вилами не указывай! Погодите, скажу Егору Житову, он вам покажет, как безобразничать да еще и порочить людей невинных. Погодите!

Я уже шепнул Коле Козлу: мол, давай покаемся, что виноваты. На это он ответил:

— Виноват, так знай про себя.

Гаврил был глуховат и ничего не расслышал, поэтому продолжал кричать, ни к кому не обращаясь. Он выхватил у нас из рук арапники, которые мы, растерявшись, не сумели даже спрятать, швырнул со злостью их под лавку как вещественное доказательство нашей вины.

— Погодите, охальники, — кричал он, не унимаясь, на весь двор, — еще судить будем! У нас судья сейчас своя. Любу Нелюбину привезем.

Мы стояли напуганные и оторопелые. Год назад в волость уехала Люба Нелюбина, баба с двумя детьми из деревни Малый Перелаз, — ее выдвинули в народный суд. И только она уехала, как мы в воскресенье произвели налет на ее огород и истребили всю репу, морковь, огурцы, которые были у нее на грядках. Она приехала через какое-то время и очень обижалась, даже плакала. Мы с Колей были в числе зачинщиков. Поэтому упоминание Гаврила о том, что нас будут судить, подействовало ошеломляюще.