Я тогда тебя забуду

На голове он носил кожаный картуз, на шее галстук. Я когда увидел, то задумался: зачем он нужен, этот галстук, — летом и без него жарко, а зимой он, должно быть, не греет (ну что, просто тряпка на шее болтается). Пиджак на землемере был из толстого дорогого материала, с железными пуговицами, блестевшими на солнце. Штаны носил широкие сверху, зауженные у колен. В каждый карман можно было поставить по бутылке, и никто не заметит. Потом я узнал, что это были брюки галифе. Ходил он в сапогах. Говорил не по-нашему, будто притворялся. Многие слова, которые он употреблял, я не знал. Перед каждой едой мыл руки и причесывался. Когда садился за стол, то из-за голенища сапога доставал нож и вилку, похожую на вилы, которыми разгребают и навивают на воза сено, только маленькую-маленькую… Губы вытирал платком, который постоянно носил с собой. Из верхнего бокового кармана пиджака всегда высовывался длинный гребень, который, как я потом узнал, называют расческой.

Землемер ходил целыми днями по полям, измерял, рисовал на бумаге, записывал. Мы иногда бегали за ним гурьбой, но близко подойти боялись.

Первого сентября, когда Коля Житов, младший сын деда Селиверста, который все время работал с землемером в поле, ушел в школу, землемер увидел меня на лестнице. Я пробегал мимо. Остановился, поздоровался. Он тоже задержался и спросил:

— Как тебя зовут?

— Ефим Перелазов.

— Хочешь со мной работать?

— А че делать?

— Мерную ленту носить.

— Дак ведь че.

— Ну договорились?

— Договорились.

Это было доверие, которое упало с неба.

— Ну тогда приходи завтра пораньше к Селиверсту Житову в дом.

Я побежал. Но вдруг будто кто ледяной водой окатил меня. Я подумал: «А вдруг дома не отпустят?» И в самом деле, а куда Саньку? Первый раз я на брата своего младшего посмотрел как на обузу. Я ведь не мог в поле таскать его за собой. Неужели придется отказаться? Но потом вспомнил, что завтра воскресенье и отец и мама будут дома, за Санькой присмотрят — не чужой он им. Землемер работал без выходных — торопился домой.

Рано утром я побежал на другой конец деревни, к деду Селиверсту, в доме которого остановился землемер. Постучал в ворота. Собаки залаяли, и я испугался. Но искушение было сильнее страха. Я постучал в окно. Выглянул дед Селиверст и приветливо спросил:

— Че те не спится?

— Землемер не ушел еще?

— Нет.

Я стал ждать. Несколько раз собака выползала из подворотни, подходила ко мне, я замирал, она обнюхивала и беззвучно уходила. Я боялся, что она будет лаять. Думал: «Лучше пусть укусит, лишь бы не лаяла». Я в детстве почему-то особенно боялся собачьего лая.

Наконец вышел землемер.

— Ты чего тут сидишь? — спросил он меня удивленно.

— Я тебя жду.

Землемер заметил:

— Надо говорить «вас».

Это был мой первый урок русского языка.

Целый день мы ходили с землемером по полям. Я таскал мерную металлическую ленту. По команде землемера ставил кол так, чтобы издали было видно. Несколько раз он позволил мне посмотреть в какой-то глазок в «струменте». Я замер, соприкоснувшись с чудом: дальние деревья, кусты, коровы вдруг приблизились ко мне, будто очутились рядом. Вот корова отмахивается хвостом и смотрит прямо в глаза мне, будто чего-то просит. На спину ей села стрекоза. С языка у коровы, которая безразлично пережевывает жвачку, капает на землю слюна, которую ветер подхватывает и уносит в сторону.

Видя, что я устал и приуныл, землемер весело крикнул:

— Шабаш, Ефимка! Обедать пора!

Мы уселись на полянке на поваленное дерево. Землемер вынул из сумки хлеб, лук и жареную курицу, вытащил из-за голенища нож, разрезал хлеб и курицу и предложил:

— Ешь, Ефимка. Ты честно заработал сегодня на хлеб.

Я взял хлеб.

— А курицу что не берешь?

— А вы сказали, что я только на хлеб заработал.

— Чудак человек, да ты и на курицу заработал.

Я с радостью взялся за кусок курицы. До чего же вкусно куриное мясо!

Землемер ел с аппетитом и рассказывал, что деревья едят и пьют корнями, а дышат листьями; когда листья опадут, то дерево спит.

— Да ну?! — удивился я. — Как человек?

— Точно.

«Вот, — подумалось мне, — землемер говорит, будто клеит».

Мы сидели, ели курицу с луком и хлебом, и новое желание оформилось в моей душе.

Ночью, проснувшись, я сказал маме:

— Мам, а мам, знаешь что? Я буду землемером.

Мама ответила:

— Хорошо, Ефимушка, на печи пахать да круто заворачивать.

В ее голосе я почувствовал не только сомнение, но и иронию. Мне было обидно, что никто меня не может понять, даже мама. А мама, видимо, поняла, что не так ответила, хотела поправиться, поэтому сказала:

— А ты же пчеловодом хотел быть.

— Мало ли че, — сказал я, — землемер все-таки лучше, потому что он все знает, все на свете.

Когда я засыпал снова, то последнее, что слышал, были слова мамы, которые она говорила отцу:

— Вишь, как намаялся с землемером-то. Руки под голову — заботливый спит.