Я - твое поражение (СИ)

Я вежливо поблагодарил царевича и почтительно принял дар. Это оказалась «Илиада», отличный свиток из библиотеки самого Филиппа Второго, и, как я потом узнал, любимая твоя книга, которую ты втихомолку стащил перед отъездом из дворца. Никанор, сидевший ближе всех, сказал, чтобы я не смел принимать такой щедрый дар, но я был не сведущ в придворных обычаях и взял, боясь обидеть тебя ещё больше. Положив в своей комнате свиток на стол, немного полюбовался на дорогую вещь, как вдруг, услышав скрип двери, обернулся, увидев за собой ехидного красавчика Филоту. Старший сын Пармениона уже тогда имел склонность к грязным интригам. С противной ухмылкой он сказал, что теперь Александр ждёт соразмерного с этим свитком подарка. Спросил, посмеиваясь над моей неосведомлённостью, что я могу выставить взамен. У меня был конь, на котором я приехал в Миезу, не старый, но уже довольно потрёпанный, немного денег, которые смогли собрать мои родственники, чтобы я не чувствовал себя в среде богатых мальчиков изгоем, и кольцо матери с её благословением. Поначалу я хотел сходить в одну из лавок близлежащей деревеньки и купить тебе кожаный пояс, но Филота сказал, что всех моих денег не хватит, дабы расплатиться за золотой свиток.

— Глупец, ты смотришь не в том направлении. Такие подарки просто так не дарят. Александр хочет развернуть его с тобой и, если он позволит себе нечто большее, то ты не должен кочевряжиться.

Я обозвал Филоту грязным сводником. Да, я не был неопытен в некоторых вопросах отношения полов, нам прививали понятия секса с малых лет, и я не видел в этом ничего постыдного или пугающего, но когда Филота ясно указал мне на конкретный объект, струсил. Ты можешь понять меня, Александр, хотя мне и было четырнадцать, я ничего не знал, кроме романтической прелюдии. Но даже она бросала меня в дрожь, как только я представлял, что ты гладишь меня по бедру или касаешься плеча.

Весь в тяжёлых раздумьях, я невнимательно слушал Аристотеля и ответил совсем невпопад на его вопрос, обращённый ко мне, вызвав громкий хохот всего класса. За непочтение к учителю схлопотал два часа работы на винограднике. К концу утомительной прополки, идя к себе, весь в земле и с листьями в волосах, твёрдо решил вернуть свиток, сказав несколько приличествующих слов. К моему испугу, в комнате свитка не оказалось, да, у нас не было тайн друг от друга, и вещи учеников не запирались в сундуках или шкафах, оттого я не предал значения хранению драгоценного подарка, оставив его лежать у всех на виду. Я заметался, переворачивая кровать и заглядывая под стол, словно дорогая пропажа могла упасть и закатиться в угол.

Ничего!

Понимая, в какую попал беду попал, в горячке бросился к Аристотелю, но учитель прогнал меня, напомнив недавний случай на уроке. Тогда я добежал до конюшни, схватил своего Главка, рыжего коня, и уже хотел отвести его на рынок, чтобы продать и возместить тебе хотя бы часть стоимости свитка, как меня позвали, и один из рабов отвёл меня в царские покои. Ты уже знал о случившимся, судя по тому, как налилась краснотой твоя шея, и как сверкали глаза. Я стоял, не в силах поднять глаза, кусал губы и не находил слов в оправдание, и тогда ты начал читать «Илиаду» наизусть. Ты выбрал кусок, где описывалось отплытие ахейцев к стенам Трои, не ругаясь на меня, ты читал и читал, а когда закончил, спросил, смогу ли я восстановить утраченное. Великодушное прощение, за которое тебя будут превозносить в веках, коснулось и меня, простого мальчишки из далёкой провинции. С того дня мы, оставаясь вдвоём после уроков, на пару восстанавливали свиток. Точнее восстанавливал ты, по памяти. Я лишь записывал твои слова. Макая стилус в чернила, выводил на новеньком листе пергамента слова великого Гомера. В четырнадцать ты знал наизусть «Илиаду», позднее выучил «Одиссею» и многие труды нашего учителя. «Анабасис» Ксенофонта стал для тебя источником цитат, Эврипид, Фелес с его знаменитым «Познай самого себя», Анаксимит, Гераклид. Ты знал их труды настолько хорошо, будто бы присутствовал при их написании. Ты помнил имена всех своих солдат, имена их жён и даже детей. Ты знал всё и в тоже время не знал одной важной вещи. Какой? Я скажу о ней позже. Наша жизнь у Аристотеля была полна и строгости, и невинных шалостей. Дописав очередную песнь, мы посыпали свиток раскалённым песком и вместе дули на него, смешно раздувая щёки. Уже тогда я заметил, какие у тебя губы: твёрдые, обветренные и в тоже время, когда ты складываешь их трубочкой, они становятся притягательно пухлыми. Не знаю, о чём думал ты, сидя со мной бок о бок, но я не раз ловил на себе взгляды полные интереса. В такие мгновения я по привычке опускал ресницы и смущённо отворачивался.

«Не смей таиться от меня», — сказал ты однажды.