Я — твоё солнце

В очередной раз возникает навязчивая идея не возвращаться домой. Я слоняюсь наугад по улицам, любуюсь зданиями, балконами с блестящими узорами, представляю людей в этих квартирах. Нас так много: живём, прижавшись друг к другу, думаем, что наше существование важнее всех остальных. Не обращая внимания на урчание в животе, я гуляла, влекомая светящимися окнами, словно мотылёк, что летит на голубой свет, чтобы — кррр-ззз — сгореть. Я рассматривала, придумывала, шёпотом описывала видимую часть интерьеров: вот тут огромный гобелен во всю стену («а этот взрыв гусиного помёта символизирует интеллектуальное падение западного общества»), а вон там лампа в гостиной (подпись: тётушка Клод, 99 лет, мастер папье-маше). Какова жизнь, когда ты можешь себе позволить покрыть целую стену разводами цвета хаки? Тут живот снова заурчал.

Я оглянулась вокруг в поисках открытой булочной.

И вдруг…

И вдруг сердце оторвалось от грудной клетки и разбилось на мелкие кусочки прямо на асфальте.

Я могла сколько угодно тереть глаза, но перед ними предстала чистая правда. Не зная, что делать, потеряв способность дышать, я подпрыгнула на месте, развернулась и бросилась бежать с лёгкостью гиппопотама в лягушачьих сапогах.

Перед глазами всё плыло.

Я бежала наугад от налипшей на веки картинки.

Он меня не видел.

«Он» — мой папа.

Мой страшно занятой папа, просиживающий штаны в кофейне.

Мой папа, целующий взасос женщину.

И эта женщина не моя мама.

Глава третья Убаюканная буйной морской волной, Дебора хочет умереть

Было уже восемь часов вечера, когда я наконец то решилась открыть ворота у дома, в трёхсотый раз напрасно вытерев влажные ладони о джинсы — у меня будто фонтан под кожей бил.

Что теперь?

Лестница поглотила меня: чем выше я поднималась, тем медленнее шла, ведь каждый шаг приближал меня к маме.

Что это была за женщина? Брюнетка с потрясающими кудрями до самых лопаток… Но кроме того?

Я задыхалась, но не от высоты: шесть этажей обычно не проблема. В этот же раз они встали мне поперёк горла.

Я не хочу видеть маму.

— Привет, мамуль! Как прошёл твой день? — ЛИЦЕМЕРКА.

— Мама, я сегодня видела, как папа ворочал языком во рту другой женщины. — СЛИШКОМ ПРЯМО.

— Мам, давай немного поиграем с образами. Представь себе, что вдруг застала одного из друзей за изменой. Так вот: ты расскажешь своей подруге, что ей наставили трёхметровые рога, вроде тех, что растут на голове у канадских лосей? — НИЧТОЖНО, УНИЗИТЕЛЬНО, НЕИСКРЕННЕ.

— Мамочка, дорогая, у меня для тебя плохая новость. — ГВОЗДЬ В ГРОБ СЕМЕЙНОГО СЧАСТЬЯ.

Карты вскрыты: ничто не будет как прежде. Уж точно не я.

Добравшись до четвёртого этажа, я оперлась о перила, вслушиваясь в тишину лестничной клетки — кажущуюся тишину, разбавленную тысячей звуков домашней возни, — как вдруг зазвонил телефон.

На экране: «Мамочка».

Едва переведя дыхание, я ответила:

— Почти дома… Меняю сумку на Изидора!

Заскрипела наша дверь, и я отчётливо услышала глупое пыхтение бродяги. Пройдя последние несколько метров, я чмокнула маму в бледную щёку, протянула ей сумку и начала спускаться.

— Я варю макароны, будь дома через десять минут!

— Ок!

Я вытерла текущие по подбородку слёзы.

Неряшливый пёс потянулся ко мне бесцветным носом.

— Я передумала. Я прощаю тебя, Изидор.

Вернувшись домой с концами, я улизнула в комнату под предлогом тонны домашки, прихватив с собой тарелку холодных макарон и заглянув по пути в гостиную.

— Что за номер на зеркале в прихожей?

В ответ прозвучало лишь щёлканье ножниц.

— А где папа?

Мама пожала плечами:

— Дорабатывает новый макет своего нулевого номера. Очень нервничает. Вернётся, наверное, ночью. Или завтра.

Какое совпадение.

Я была настолько шокирована сценой с влажным поцелуем, что промолчала. Перед тем как улизнуть, я всё-таки уловила витающую в воздухе аномалию: мама приняла душ, под глазами красуются синие круги, пальцы дрожат, волосы взлохмачены. Однако не это меня смутило больше всего. Мама сидела по-турецки посреди гостиной в одной пижаме, разбросав вокруг десятки журналов. Сотни. Груды, кипы. Царство бумаги, сплошной бардак площадью в двадцать квадратных метров: обрезки, кусочки, скомканные горы под журнальным столиком, под диваном, под батареей, на комоде и под ним. Мама, конечно, никогда не волновалась насчёт безупречной чистоты, особенно в последнее время, но я никогда ещё не видела нашу квартиру в таком беспорядке: на мамином столе у окна башни журналов росли наперегонки, а обычно включённый компьютер погас и молчал.

Подмяв под себя бумагу и глубоко вздохнув, Изидор растянулся во весь рост у батареи. Стоило мне только к нему подойти, как он принялся вилять хвостом, разметая обрезки в разные стороны.

С тарелкой в руках я осторожно, на шаг, приблизилась к маме: новой парой гигантских красных ножниц, упаковка от которых валялась тут же на полу, она вырезала черепаху.

— Э-э-э… а что ты делаешь?

Высунув от старания розовый кончик языка, мама не отрывала глаз от своего творения.

— Я вырезаю.

— А. Понятно.