Я твой день в октябре

– Лёха, охолони чуток! – встал между ними дядя Вася, с измальства друг и наставник Алексея. – Вы, мля, не на танцплощадке шмару делите. Тут поминки. Близкий человек ваш помер. А душа его сейчас над головами вашими висит. Ей надо эту хренотень слушать? Володя сам словом плохим не обмолвился при жизни ни про тестя Алексеева, ни про жену, да и про то, что на свадьбу нас не позвали, гадостей не говорил. И чернью ни себя, ни нас всех в жизни не называл. Ты чего себя так роняешь, Костя? Глянь на Лёху пока вдрызг не нахлебался. Ты его видишь, а? Он что, в золотых штанах сюда пришел? Его сюда «ЗиМ» привёз правительственный? Он что, через год после свадьбы забурел, давным-давно в обкоме сидит, народ шугает? Тесть должен его пять лет на верность проверять? На третий день после женитьбы посадил бы в кресло, откуда поплёвывать на нас, простаков, как нехрен делать! А он, Лёха, из редакции, как и отец его, в кузовах по степям мотаются, консервы с хлебом и луком домашним жрут в гостиницах. Отец бы давно уже главным редактором был! Родственник же теперь боярину. А как пахал в сельхозотделе, так и пашет. Лёха, у тебя зарплата какая?

– Девяносто рэ, – рыкнул Алексей Малович. – Весь год девяносто. Самая маленькая. Меньше нет.

Дядя Вася отодвинул Маловича и встал напротив дяди Кости. Остальные сгрудились рядом с ними и стояли плотным полукругом.

– А ты, Костик, сколько гребёшь в месяц, а? Чернь обиженная и униженная?

Пятьсот имеешь за то, что силос на яме ковшом перемешиваешь?

– Какие пятьсот?! – тихо возмутился дядя Костя. – Четыреста, и то при напряге набегает.

– У тестя зарплата какая? – Василий повернулся к Лёхе.

– Жена говорила, что четыреста. И три рабочих костюма дают бесплатно на три года.

– Так что, иди, Константин, в задницу. И там обижайся, хоть тресни. Чернь, мля.

Дядя Костя плюнул под ноги и пошел в ресторан.

– Матери скажи, дядь Вась, что я домой поехал. Володю помянул и дома помяну. И вообще, помнить всегда буду. Это мужик был, – Лёха пожал Василию руку, повернулся и бегом рванул к концу совхоза. На остановку.

Душа его страдала. Комок в горле перешибал дыхание. Он бежал и думал только об одном. Есть ли где-нибудь в бесконечном пространстве такая добрая сила, которую называют справедливостью? И если есть, а не быть её не может, то почему не слетит она молнией острой и не рассечёт на мелкие ошмётки этот проклятый узел, связавшийся и ставший непреодолимой преградой на такой ровной дороге, ведущей к своим? И не находил ответа.

Хотя, конечно же, он был.

17.Глава семнадцатая

Такие смешные бывают у каждого человека времена, когда оказывается вдруг, что именно у него одного ничего не происходит. Застряли бегущие дни его, недели, месяцы в одном каком-нибудь месте. Где нет ничего. Ни ветра перемен, ни страстей, радостей и печалей. Даже вращения планеты нет для тебя. Или ночь сплошная бесконечная. Либо утро раннее, когда проснулся ты и понимаешь, что надо продолжать лежать. Потому как всё остановилось и незачем куда-то двигаться, так как некуда. Всё замерло как на фотографии. Это примерно то же самое, что ты застрял в лифте. То есть, это, конечно, он завис между седьмым и восьмым, а ты внутри. Слышно тебе через верхнюю дыру шахты, что и машины носятся, голуби на крыше переговариваются, дети во дворе визгом пугают кошек с собаками, понимаешь ты, что пьяный лифтёр ещё не скоро увидит на щите в каморке своей мигающую лампочку возле номера тридцать пятого дома, а и увидит, то нескоро найдёт свой кривой ключ, чтобы оживить лифт.

И вот когда застывает время твоё, не даёт метаться и суетиться, то два ярких чувства одолевают твой разум. Одно прекрасное: нет проблем. Нет движений неосторожных, своих и чужих, которые делают жизнь хуже и опасней. Несчастий нет, бед, стихий и летящего на тебя взъерошенного от скорости будущего, где загадка на загадке и полное неведение. Другое чувство – ужасное. Ну как же! Ты ведь живой! Хочешь счастья, а за ним надо бегать, отлавливать. Но всё стоит, и ты будешь стоять вместе с застывшей жизнью. А были планы, желания, мечты. Догнать, перегнать, добиться, потом ещё раз сто добиться. С ветром перемен улететь туда, где как раз всё неудачное меняется на удачное, а сам ты так быстро изменишься в лучшую сторону, что изумится мир прекрасный и примет тебя как сына блудного, который вернулся, чтобы сказку сделать былью.

Эх, жаль, что только воображение может показать нам такую странную фантастическую кинокартину, снятую мозгом так, мимоходом, не отрываясь от изнурительной работы над разрешением кучи задач, вопросов и проблем.

Правда, и ругать-то за такие закидоны воображение нельзя. Потому как всё, что ни делается, всё, что ни кажется, – всегда к лучшему и всегда правильно.

Лёху Маловича иллюзии такие посещали редко, конечно, но потрясали его сознание как шипящий грандиозный удар молнии. Когда-то, лет десять назад, в ливень бешеный спрятались они с другом деревенским Шуркой под толстой берёзой в глухом лесу Каракудуке. И молния воткнулась огромным раскалённым ножом в ствол метра на три выше их голов. Полдня