Я твой день в октябре

– Секретер и мне дорог. Мы его с трудом достали через папиных знакомых. Удобный, практичный. Картинки твои мне дороги. Останутся висеть. Я сказала!

– Ну, ну…– высказался с сомнением Малович Алексей.– Твоё слово как гиря! Верю, отстоишь. Ну, так ты иди уже. У тебя же два урока всего в субботу?

– И это хорошо! – хлопнула мама в ладошки. – Мебель приму. Ларису Степановну угощу своими фирменными пельменями. Она таких не ела точно.

– Мам, она если и не ела чего, так только мяса человечьего, – Лёха поморщился. – И то только потому, что партия постановления такого пока не вынесла. А прикажет ЦК – сожрут и нас вместе с прочей серой массой натурально под каким-нибудь дорогим соусом. А потом друг друга сожрут. Я с их инструкторами познакомился на свадьбе. Так те в сыром виде всех заглотнут, кто поперек дороги ихней ходит. Ещё те волки!

– Алексей, не заводись. Я понимаю, что они тебя раздражают. Но это люди власти. А власть – только властному всласть. Терпи, сдерживайся. Надя ведь не такая? Нет. А тебе кроме неё на всех… – мама не закончила фразу грубым словом, а припудрила носик с подбородком и баночку картонную с пудрой поставила на полочку под зеркалом. – Всё, я убежала!

Лёха тоже не стал засиживаться. Выпил стакан компота с батоном, кинул в сумку всё для тренировки и побежал к тёте Панне, сестре любимой бабушки Стюры, умершей от рака. Побежал, чтобы извиниться за свадьбу, на которую их с дядей Витей не позвали.

Существовали тётя родная с мужем и младшим сыном Генкой в огромной квартире из пяти комнат. Раньше тут коммуналка была. Бахтин, «царь» Зарайский, коммуналки ликвидировал. После чего тётя Лёхина, как главбух завода, где в войну порох делали, а после неё – вискозное волокно, отхватила всю бывшую коммуналку и сделала из неё хоромы. Дядя Витя, бывший фронтовой разведчик, имел три пули в теле, обросшие мясом, шрам через всю щёку до конца шеи, три пальца на левой руке и, тем не менее, обе золотые руки, которыми он запросто мог бы и блоху подковать, но не мелочился по пустякам, а создавал из бывшей коммунальной помойки господские хоромы. Это потому, что жену свою считал аристократкой польской, как и бабушку покойную, как и маму Лёхину. Они перед войной сумели до расправы красных коммунаров с белополяками смыться через Белоруссию и Украину в Казахстан. Происхождение своё скрывали тщательно даже тогда, когда появился лично Леонид Ильич Брежнев. Ему всё это было по фигу, потому и КГБ тоже нос не совал глубоко в родословные беглых. Но тайну семейную хранили беженки польские как советское государство свой золотой запас. Потому Лёха до сорока пяти лет и узнать не мог у мамы, что дед его и прадед большими чинами военными были в Польше, за что и получили в лбы свои по коммунистической пуле. Имели ли они аристократический статус – никто не знал точно. Но, судя по лоску, горделивости и утонченности бабушки, двух сестер её и мамы Лёхиной – служили они не поварами в армейской кухне, да и не штабными летописцами. Боевые были мужчины. Причем не уважали власть Советов, которую, как считала покойная бабушка, прихватило отребье всякое, к уважению непригодное.

Дядя Витя доблестно бился за Родину, имел орденов с медалями столько, что ни один пиджак не выдерживал. Кособочился и провисал. Но кроме Родины Виктор Федорович любил только своих и уважал многих.

А КПСС не уважал. И Советскую власть не любил. Считал, что для власти главным было похвастаться перед заграницей свершениями великими, а народу простому, спокон веков страдальческому, дали они все вместе подачки в виде низких цен на все и бесплатные главные услуги, но при всём этом прав в конституции написали много, а в жизни оставили мало. Обязанностей зато накидали на каждую голову столько, что склонились головы и гордо поднять их не всем удавалось. Тётя Панна мужа поддерживала, но только когда они были вдвоём. При прочих присутствующих, молчала, какую бы при этом крамолу на священное коммунистическое ни нёс муж. Лёвка, лихой парень без тормозов, сын её от первого брака , отсидел шесть лет в зарайской зоне за грабёж, после чего уехал к отцу в город Слоним и исчез там для всей родни. Это тётю Лёхину, очень огорчало, поскольку считала суд несправедливым, а срок большим. За маленькое преступление. Ограбил Лёвка с дружками всего-то вино-водочный завод. Оглушили сторожа и вывезли на трёх грузовиках двести десять фляг спирта и ломанули кассу заводскую. Три миллиона дореформенных рублей всего взяли. Ей, главбуху огромного завода, цифра эта казалась мизерной и смешной. Но свою нелюбовь к советскому суду и прочим атрибутам социалистического строя она никогда и нигде ничем не выражала. Побег из Польши сделал её осторожнее самого пугливого суслика.

– А, ты чтоль, Алексий, батюшка! – встретил его в двери Виктор Федорович. -

Посвежел. Посвежел после свадьбы прямо за одну брачную ночь! Значит, сладкая жена досталась тебе, проходимцу.