Я твой день в октябре

– Суета греховное дело. Успеем с перекупщиком свидеться. – Протоиерей Даниил поднял вверх ладонь и мягко опустил её, обозначая, что Лёхе надобно ещё посидеть, не вставать. – Вижу я, сын мой, что ты в воровской среде не живёшь. Они тебя просят договариваться с людьми, поскольку не умеют сами. Для тебя это просто способ самоутвердиться. Чтобы и уголовный мир тебя уважал. Не буду спрашивать, зачем тебе это нужно. На всё воля Божия. Значит надо так. Только теперь послушай меня. И этим разбойникам своим передай. Вот стану я вскоре скупать ворованные иконы. Верно ли я поступаю? Не покарает ли меня Всевышний!? Ведь противозаконными будут эти деяния мои. Скупка краденного карается. И мы от кары государственной имеем ещё меньше защиты, чем нецерковный люд, чем простые прихожане наши. Зачем же, спроси меня, я нарушаю гражданский закон уголовного права и вхожу в сделку с ворами и с совестью моей? А только с верой в то преступаю я закон гражданский, что Господь узрит в грехе моём мой промысел светлый да благочестивый. Принимая этот грех на душу, я верую в милость Господню. Он видит, что благое намерение движет мной. Покаюсь и Всевышней простит мне и грех духовный и преступление закона. Ибо деньгами прихожан, истинно верующих, я спасу от погибели множество древних и не очень старых икон. Ибо они, ранее освещённые в обителях повсеместных, были осквернены безбожием и уголовными притязаниями к святой церкви, ликам святых, богородицы и сына Божьего Христа – Господа нашего. Ты молод, отрок, и можешь не знать прошлого глубоко. А ведь после революции развалили столько храмов и церквушек поместных. Несть им числа. Разбросали, раскидали, раздали кому попало в коллекции драгоценные иконы времён оных! А сожгли сколько! И кара Божия настигла уже многих, и настигнет оставшихся, причастных к убиению церкви, религии и веры. И нет ничего страшнее суда Господнего. Слава богу, дали нам, духовникам, место в советской жизни. Хватило совести. Так те иконы, уворованные знакомыми твоими, сын мой, у антикваров, помешанных на златострастии, отнятые обманом у верующих в деревнях, стащенные из святых обителей церковных, обратно никто уж не в силах вернуть.

А потому я покупать иконы стану, чтобы возродить их, дать жизнь вторую. То есть, освятим их ещё раз да помолимся ликам их с болью в сердце за превратности судеб святых и священных образов. А потому в деянии моем, в согласии скупать и освящять оскверненные святыни не только желание моё, но и промысел Божий. Значит, так богу угодно, – перекрестился отец Даниил и что-то прошептал беззвучно. – Пусть войдет. Зови олуха, которого привёл. Как зовут-то его?

– Сергей, – Алексей поклонился протоиерею и подал руку. Попрощались. Диакон ждал за дверцей алтаря. Через пять минут Змей уже шел с ним к отцу Даниилу. А через полчаса примерно вышел с совершенно обалдевшим выражением на счастливом лице.

– Вышло даже лучше. Чем я думал, – заикаясь произнес он. – Ну ты, Чарли, волшебник. Я и не надеялся. Ну, сомневался я, что так легко можно договориться с такой величиной!

– Я тоже сомневался, – рассмеялся Лёха. – Ну, ладно. Он крепко взял Змея за грудки, тряхнул и очень отчетливо, тихо и сурово сказал. – Ну, гляди, Змей. Обидишь, дурканешь настоятеля, то ты самого Бога обидишь. И меня. Усёк? Тогда готовься сразу к самому худшему. Ты меня знаешь. Не посмотрю, что блатной. Мне по фигу. Иди. Остальное без меня сделаешь. Все понял?

– Да век воли не видать. Матерью клянусь. Все будет культурно. От братвы нашей тебе спасибо, Чарли. Надеюсь, от скромного презента не откажешься, чтобы не обидеть друзей?

– Да ладно! – крикнул Лёха уже на бегу. – Приму. С удовольствием.

Он бежал к Игнату Ефимовичу Альтову, думая мимоходом о том, как это Змею удалось такую длинную для него речь выдать на чистом культурном языке без единого блатного словечка. И второе лезло в голову настырно и без спроса. Вот сейчас несется он, Малович Алексей, из неправедного, хоть и близкого к богу огня в такое же неправедное и далёкое от Господа полымя.

Но главное, что даже на бегу давало ему передохнуть от общения с противоположностями жизненными, соединившимися противоестественно, так именно то, что сейчас он прибежит к человеку, который властвует в принципе и над церковью и над бандитами, над жизнями и судьбами сотен тысяч людей самых разных. И который с ним, с Лёхой Маловичем, ничего сделать не сможет. Ни заставить, ни приблизить, ни изгнать. И вот именно в этом ощутил он суть своей перевернувшейся кувырком жизни, которую надо было начинать срочно ставить с головы на ноги.

13.Глава тринадцатая