Я твой день в октябре

Посмеялись. Надя искренне. Лёха для поддержки общего мирного тонуса. Что-то всё же подсказывало ему, что зубрёжка потогонная добром не кончится ни для здоровья жены, ни для общности семейных интересов. А тут как раз и звонок взвизгнул по бешеному. Лариса Степановна и сама была дамой громкой да энергичной, и делала всё так, будто сзади стоял тренер с секундомером и измерителем затраченных сил и мощности. Оттого все нажимали звонок и он звенел, а когда кнопку давила тёща, этот выносливый прибор не разваливался, но верещал вполне истерично. Мама побежала открывать, а Надя с Алексеем вышли в зал, чтобы встретить Ларису Степановну поцелуями в щечку. Как долгожданную и всегда необходимую.

– Как вы замечательно выглядите, Людмила Андреевна! Пафосно сказала тёща, снимая легкое бирюзовое кашемировое пальто. Мама отнесла пальто на вешалку.

– Ну, что Вы, ей богу! – скромно возразила мама. – Учусь у вас. Но пока мне до вашего шарма как до Китая пешком.

– Ой! – тёща метнулась в прихожую к вешалке. – Я его на вот эти плечики повешу. Кашемир тонкий. За петельку повесишь – он форму теряет. Плечи морщатся.

– А! – почти с ужасом сказала мама. – А я всё за петельку цепляю. У нас ничего такого нежного нет.

– Ну, это всё дело времени. Всё будет так, как должно в нашей расширенной семье быть. – Лариса Степановна занесла было уже ногу для выхода из прихожей, но случайно уронила взгляд на несколько пар обуви, расставленной вольготно под вешалкой. – Ну, вот! Вот это непорядок уже

Надюша, ты ещё без году неделя как из дома уехала, а уже всё забыла. Как должны туфли стоять?

– Туфли? Стоять? – Лёха обалдел. – А они висят что ли? Или летают, людей бьют?

– Ну, мам! – воскликнула Надежда. – Ну, сейчас. Это же не наша квартира. У Людмилы Андреевны по-другому. А у соседей в доме напротив вообще ботинки, может, в спальне стоят.

– Ты живи так как тебя воспитали, – твердо произнесла Лариса Степановна. – Хоть где. Хоть в глухой деревне. Как там её? Во Владимировке. Не дай бог, конечно.

Она наклонилась и всю обувь, которая поместилась в прихожей под вешалкой, поставила пятками к стене, а носками к проходу.

– И, конечно, после прихода обувь надо чистить и натирать кремом. Щеточка есть?

– Конечно! – мама сняла с угла вешалки щетку для обуви. – Но мы перед выходом чистим.

– Лучше чистить по приходу. Тогда кожа пыль и грязь не успевает впитать. Легко очищается и блестит соответственно.

– А куртки наши правильно висят? – Лёха подошел к вешалке. – Вот плащ батин болтается пуговицами по направлению к нам. Можно зацепиться за пуговицу и рухнуть лбом об линолеум. Я треснусь или папа – пол беды. А вот мама зацепится, считай, месяц на больничном. Ученики её в школе отупеют за это время.

– И вот ты молодец, Алексей. Вешать надо пуговицами к стене. Спереди даже домашняя пыль сразу в глаза бросается, – тёща быстро перевесила всю одежду пуговицами к стенке. – А сзади пристально тебя и разглядывать никто не будет.

– Так мне что, и кеды теперь ваксой натирать? – съязвил Лёха. – А какая, правда, разница – пяткой ботинки стоят к проходу или носком? Посторонние всё равно не видят. Да и по фигу им. Они, может, вообще не разуваются. По дому шастают в ботинках. Знаю таких. И мне как-то поровну. Ходишь – ходи как тебе нравится. Если бы туфли мои носком вперед стояли, то им бы, наверное, и сносу не было? Носил бы до пенсии, да?

Мама села на стул кухонный и стала перебирать лежащие на столе чистые вилки, ложки, после чего складывала их туда, где взяла. Отец выглянул из спальни. Поздоровался.

– Мне на работу пора. Одеться бы. Побриться для начала.

– Ах, извините, Николай Сергеевич! – сказала тёща. – Дети, идём к вам в комнату. Надя, как себя ребенок ведет? Брыкается? Людмила Андреевна, вам надо шторы поменять. Я вам привезу. Сюда лучше повесить светлые.

Бежевые, без рисунка. Обои у вас – охра тёмная. Со светло-бежевыми обоями будет как в лучших домах Парижа.

– Как в лучших домах Парижа, Копенгагена и Комсомольска-на-Амуре, – отец в толстом банном халате прошел из спальни в ванную. Возможно, бриться.

– Мам. Ну, идем же! Мне заниматься надо. А к десяти в институт, – Надежда зацепила мать за рукав и утащила в комнату.

Лёха, просчитав время, которое тёща потратит на просмотр бельевого шкафа и выдачи ценных указаний по правильной раскладке шмоток, зашел на кухню и неторопливо выпил бутылку кефира, закусив его тремя сырниками. С мамой поболтал минут пять о пустяках всяких. Спешить-то некуда было.

Батя на минутку выглянул из санузла. Лицо его покрывала пена хозяйственного мыла. Он посмотрел на маму, пошептал что-то беззвучно, вслух тихо сказал: «Ни хрена так!» И исчез. А Лёха раньше, чем хотелось, почему-то пошел в комнату свою.

Он сел по привычке на подоконник и почувствовал, не увидел пока, а нутром почуял, что что-то как-то не так. Огляделся и тихо пришалел. Не было на крышке секретера магнитофона «Аидас». А рядом с подоконником справа стоял этюдник. Он тоже испарился.