Я твой монстр

Я не знаю, для чего сделала то, что… сделала в следующий момент.

Просто не знаю. Как оказалось, я способна на совершенно безголовые поступки, которых вообще никогда от себя не ожидала, но внезапно я сделала два шага, поднявшись на цыпочки обняла обалдевшего Полудохлого, и прижалась к его губам в имитации самого страстного поцелуя из всех, которые когда-либо мне доводилось видеть.

В следующее мгновение его бутылка с водой рухнула, а парень, сжал меня в крепких объятиях, сильнее притискивая к себе и целуя уже исключительно по своей инициативе… Я застонала, вообще было немного больно, Полудохлый он только зовется Полудохлым, по факту самый тренированный боец в моей команде, и…

И дверь распахнулась.

Мой второй стон был максимально наполнен блаженством, в то время как шею Полудохлого я сжала захватом Гата, намекая, что как бы нехрен наглеть. И он понял, что дело нечисто, а потому перестав ломать мне ребра, принялся целовать так, что мне даже воздуха хватать перестало, но очередной стон, и…. дверь захлопнувшаяся с грохотом.

Домогаться подчиненного я перестала мгновенно. Он меня, правда, попытался домогаться дальше, но я тормознула его эрийской фразой:

– Спектакль окончен.

Полудохлый застыл, потом медленно отстранился от меня, глядя… ну примерно так же, как вчера смотрел Адзауро.

– Аттаранс? – переспросил он, на своем родном, собственно это и переводилось как спектакль.

В наушнике прозвучало скептическое замечание от Слепого:

«Потрясно, Кей. Это вообще, что сейчас было такое?»

Я отступила от Полудохлого, нервно глянула в сторону двери, где, и я это и так уже знала, Адзауро уже не было, заметила офигевшие взгляды моей команды.

– Кей, – Свистящий, прекратив разминку, взял полотенце, и, вытирая руки, спросил, – ты вообще, как? В норме?

– Естественно, – солгала я.

Стыдно было неимоверно. До пылающих щек, причем с моей белой кожей румянец не остался не замеченным всей командой.

– Ну ты это, – Свистящий хмыкнул, – девственность то побереги, за нее уже залог перечислили. А ты, Полудохлый, остынь, пока по роже не получил.

Остывать ушла я.

Во-первых, стоять красной как вареный рак я не нанималась, а было безумно стыдно, и во-вторых… во-вторых, хотелось в душ и отмыться. Не то, чтобы Полудохлый мне не нравился, нравился, всегда практически, с его синими глазами и волосами спелой пшеницы, он выглядел куда интереснее всех, с кем я работала, но… поступок был идиотский. Просто идиотский. И оправданий мне нет.

***

«Если любишь своего сына, отправь его путешествовать» …

Еще одна великая мудрость Ятори, ныне вышиваемая мной на атласном поясе костюма для моего условно «будущего» мужа. Время с десяти до двенадцати утра, я должна была проводить с матерью Акиро, его сестрами, тетями, бабушками, племянницами и прочее.

В Цветочной гостиной всегда царила тишина, нарушаемая лишь шелестом ткани, ведь – «дорог тот подарок, что поглотил часы твоей жизни». Это было написано над дверью, и на эту надпись часто поглядывали девушки и девочки, видимо, чтобы удостовериться, что не зря теряют часы своей жизни… Мне же происходящее казалось одним из жутких прожорливых яторийских духов, который жрет, жрет, жрет часы жизни и ему все мало.

Все здесь и сейчас готовили подарки для Точиру, маленького сына одной из сестер Акиро. Через несколько дней ему исполнится восемь лет… И, казалось бы, праздник, но сестры вгоняют иглы в ткань, уже предвкушая расправу над тем, кто наивно верил – он будет самым любимым ребенком для всех всегда… Да, это был страшный мир.

Я, выбиваясь из общего потока готовящих подарки ребенку, вышивала пояс для… жениха.

– У вас хорошо получается, Мари, – похвалила меня одна из бабушек.

С благодарностью поклонилась в ответ, разговаривать со старшими я не имела права.

– Словно родились с иглой, – рассмеялась вторая бабуля.

И я бы поклонилась и ей тоже, это ведь был почти комплимент, но тут, мать Акиро вдруг снизошла до беседы со мной, и спросила:

– Мари, как поживают ваши родители?

Игла, долженствующая выскользнуть между двух нитей, словно ядовитая змея проткнула пояс, больно ужалив в палец. Я вздрогнула.

Присутствующие в Цветочной гостиной служанки мгновенно оказались рядом – кровь оттерли специальным составом, мне на палец наклеили пластырь, и с поклоном вернув иглу и вышивку, отступили.

Да, что-то у меня сегодня день не задался.

– Мои родители погибли, госпожа Аннура, – холодно ответила я, вновь вгоняя иглу в ткань.

Я не хотела говорить об этом, но была надежда, что узнав – они заткнуться.

Увы… надежды не оправдались.

– И как перенесли это ваши родственники? Братья? Сестры?

На этот раз опрометчивого движения я не допустила, просто застыла, сжимая иглу. А затем все же ответила:

– Никак, госпожа Аннура, все мои родственники погибли вместе с родителями.

Однако мать Акиро не остановило и это, и она воскликнула:

– Но как же тогда ты, дитя, сумела избежать…

Она не стала договаривать и слово «смерти» не прозвучало там, где словам звучать не следовало вовсе, и я могла бы промолчать, но…

– «Если любишь своего сына, отправь его путешествовать»… – прочитала вязь на поясе.