Я твой, Родина

— Не может быть сомнения, что у Малкова есть чувство любви к своей Родине. Но советский патриотизм качественно отличается от любого другого. Это высший тип патриотизма. В чем его отличие? Наш патриотизм — это безграничная преданность к советскому общественному строю. — Капитан выделял слово «советскому». — Это не только любовь к своему краю, где родился, вырос и воспитался, не только любовь к своим, близким: это любовь к социалистическому Отечеству. А любить отчизну социалистическую можно только — ненавидя ее врагов, ненавидя поработителей, всякое угнетение человека человеком.

Голос у Ивана Федосеевича был негромкий, но твердый и выразительный. Он в своей речи никогда не пользовался ни жестами, ни мимикой, считая, что слово и чувство — самое сильное оружие воздействия на людей. Поэтому он сидел всегда совершенно спокойно и говорил, будто самому близкому другу. Только глаза его, которые он то и дело поднимал на собеседника, часто менялись, подчеркивая сказанное. Они то обжигали, то ласкали, то пронизывали до самого сердца.

— Это, конечно, должен быть и сознательный патриотизм, — продолжал Фомин. — В его основе — четкое, убежденное понимание превосходства нашего советского общественного и государственного строя над любым другим, несоветским строем. — Он внимательно посмотрел на Юрия и Николая, словно проверил, понятно ли им это, и продолжал: — И поэтому советский патриотизм это — активный, действенный патриотизм. Невелика цена патриоту, если он свою любовь к Родине не проявляет ни действиями, ни активностью, ни энтузиазмом. Страстная активность — в крови советского патриота… Я ясно говорю? Вот так… — Капитан помолчал и, увидав, что на Юрия его слова произвели большое впечатление, добавил: — А ты, Николай, брось эту привычку: видеть в человеке только плохое. Надо и хорошее отыскивать, да растить это хорошее, чтоб оно все остальное вытесняло.

— Я хорошее в Юрии вижу. Иначе не считал бы его своим другом, — оправдывался Николай.

— Внимательнее гляди. Значит, готовишь Малкова для вступления в партию? Чего он не знает — расскажи, не понимает — объясни — ты же коммунист. Вот, например, что такое коммунист? Как ты, Малков, думаешь?

Юрий с готовностью ответил:

— Коммунисты — это лучшие люди. Они на голову выше остальных.

— Правильно… Но самое главное то, что коммунист должен вести за собой массы. Это организатор и идейный руководитель. А руководить — это значит служить народу, всю свою жизнь ему посвящать, все дела.

— Вот-вот! — не дал закончить Николай капитану. — Правильно я говорил, Юрка?

— А выдержка, между прочим, товарищ Погудин, тоже обязательное качество коммуниста, — добавил Иван Федосеевич. Николай потупился.

Пришел Миша Бадяев, неся в руках шумящий самовар.

— Самовар? — умилился капитан, — прямо как в России. Где вы его добыли?

— У немцев. На шоссе, в одной разбитой машине. Он наш, русский. Смотрите: «Ту-ла», — показал на клеймо Бадяев.

— Миша, позови Соню. Она уже освободилась, наверное.

— Разве Потапова здесь? — удивился Фомин.

— Ночью пришла, сама пробралась, взамен нашего дяди Вани, — ответил Николай не без гордости.

— Молодец! Настоящий гвардеец. Где же она? Зовите скорее!.. Э-эх, — мечтательно протянул Иван Федосеевич, похлопывая пальцами круглый никелированный самовар. — Хорошо, когда повстречаешь за границей вот такого пузатого земляка. Есть старинная, еще времен Суворова, русская поговорка: «Даже кости солдатские в чужой земле по родине плачут». А мы ведь живые… Верно, Соня? — Он уступил место вошедшей девушке и крепко пожал ей руку.

Соня села и восхищенно смотрела на его худощавое, резко вычерченное, энергичное лицо, озаренное юношескими серыми глазами. Из-под седоватых бровей они будто излучали свет.

— Иван Федосеевич, — сказала она, поправилась. — Товарищ капитан! Знаете, — вы очень похожи на моего отца!

Под вечер Николай пошел к Юрию. Он ожидал, что найдет его мрачно раздумывающим где-нибудь в одиночестве. Танк Юрия стоял около разбитой водокачки. Броня была вся в царапинах и вмятинах. И башня и крылья машины завалены грудами битого кирпича и известки. Стреляющий Пименов лопатой откидывал этот мусор.

— Здорово, Михаил! Чего пылишь?

— Здравия желаю, — ответил Пименов. — Вот, видите? И как немцам своего города не жалко? Целую неделю били, били. Домами нас, что ли, завалить хотели? Теперь вот возись — чисти: дальше так-то не поедешь с этим хламом.

Танк стоял на окраине. Николай посмотрел на город, превращенный в развалины. Разбитые стены, дыры вместо окон, закопченные по краям, обгорелые балки, скрюченные железные каркасы, торчащие среди этого хаоса печи, — все напоминало Карачев, Тарнополь, Брянск и другие русские города, разрушенные гитлеровцами.

— А ты чего? Жалеешь? — спросил Николай.