Я твой, Родина

— И спрашивать нечего. Механик и командир живут на один ориентир, — сказал кто-то.

— Итак, друзья, две нормы. Вот сейчас помозгуем, что надо сделать для этого.

Пришел Василий Иванович Никонов. Он ввернул какое-то словцо тем, что слушали чтение газеты, и они захохотали.

— Я не опоздал? — спросил он Фомина и сел рядом с ним, набивая свою трубку. — Николай! Погудин! Ко мне!

Николай подбежал к нему. Лицо его расплылось в улыбке.

— Слушаю, товарищ гвардии майор!

— Ты почему меня забываешь? Бой окончился, — не пришел, ничего не рассказал. Полковник, говорят, тебя так гонял, что с тебя пух летел. Языка не мог добыть? Почему ко мне не являешься после боя? У людей приходится спрашивать — жив, дьяволенок, или нет.

В его низком голосе было столько приветливости, и тон речи так не соответствовал словам, что все улыбнулись. Только один Иван Федосеевич нахмурился:

— Василий Иванович! Оставь ты, наконец, эту кличку: «дьяволенок». Нехорошо.

— Почему нехорошо? — удивился майор. — Ты фильм «Красные дьяволята» помнишь? Я каждую серию по десять раз смотрел, когда мальчишкой был… Так давай, начнем. Ты собрание проводишь? Когда нам в батальон парторга пришлют?

— Я уже обращался к начальнику политотдела. Говорит, дождитесь своего из госпиталя. Пока некого дать, — ответил Фомин.

— Это Ершова-то? Ему еще несколько месяцев лечиться надо. А я бы не возражал, чтобы ты обязанности парторга выполнял все время. Ведь справляешься?

— Две нагрузки — тяжело.

— Ничего. Поможем — управишься. Ну, давай, начинай. Чего ждать?

— Время не подошло, — Фомин вытащил карманные часы. — Еще семь минут.

— Э-э, браток, выбрось-ка свои швейцарские ходики: отстают. По ним только на втором фронте американцам воевать, — майор тоже посмотрел свои. — Семнадцать, ноль-ноль!

Иван Федосеевич покрутил в руках свою старинную луковицу, приложил несколько раз к уху.

— Может, твои вперед идут?

— Э-э, нет. По моим часам Кремлевские куранты звонят. Марка «Точмех» — «точный механизм».

Иван Федосеевич пригласил всех сесть и торжественно объявил:

— Товарищи! Открытое партийное собрание первого танкового батальона считаю открытым.

Все было внове Юрию. Он увидел, что в батальоне, кроме майора Никонова, полновластного единоначальника, есть еще сила, двигающая танкистами — тихий, как будто и не заметный офицер Иван Федосеевич Фомин и партийная организация. Юрий знал, что в батальоне много коммунистов. Но что их так много — он не предполагал. Чтобы вести такой неуемный, энергичный, полный дерзаний коллектив, надо быть большим человеком.

Он с уважением глядел на капитана. Иван Федосеевич предложил выбрать президиум. Назвали Фомина, Никонова, Погудина, Ситникова и одного ротного командира. Юрий был приятно поражен тем, что пользуются таким почетом и механик Ситников, и его друг Погудин. Да, друг… Юрию очень хотелось, чтобы теперь это было так, по-настоящему и навсегда.

Майор Никонов коротко рассказал о том, как передовые механики любовно ухаживают за мотором. Но часто экипаж не помогает водителю, как будто остальные танкисты не хотят, чтобы машина ходила дольше. Юрий сразу вспомнил: Ситников однажды просил не ставить его на охрану танка, разрешить выспаться, а затем повозиться с мотором. «Почему я не пошел навстречу?» Ему стало не по себе, когда Никонов назвал фамилию Ситникова и не упомянул его, Малкова. Ставя в пример другие экипажи, комбат везде подчеркивал: механик такой-то, офицер такой-то.

Николая выбрали председателем. Он бойко вел собрание, иногда поглядывая на сидевшего в последнем ряду Юрия.

Снова затеялся спор, который начался до этого. Командир роты выступил, сказав, что незачем механику дополнительно следить за мотором, пусть отдыхает больше — в бою будет действовать лучше. Юрий даже согласился с ним про себя. Но взял слово другой и доказал на примерах, что безупречный мотор — главное в бою.

Кто-то нападал на Ивана Федосеевича, будто он не знает техники и предлагает делать невыполнимое. Другой яростно доказывал обратное. Юрий узнал, что в третьей роте был ранен механик, и Иван Федосеевич до окончания боя отлично водил танк и сохранил его.

Выступали механики. Они в один голос просили освободить их от нарядов, от караульной службы. Каждый брал обязательство. Когда вышел говорить Ситников, Юрий сидел, как в горящем танке, Антон, глядя прямо в глаза Юрию, сказал, что ему командир иногда просто не дает поухаживать за машиной.

В другое время Юрий не простил бы Антону Ситникову такого заявления. Но в горячей обстановке собрания все воспринималось, как-то иначе — и ближе к сердцу, и спокойнее. Николай короткими репликами подливал масла в огонь.

— Кто еще будет говорить? — громко спрашивал он. — Точка еще не поставлена. То, что Ситников сказал, относится и к другим экипажам.

Критиковали и механиков за беспечность, за равнодушие. Юрий подумал: «Едва ли кого из присутствующих здесь на собрании можно было упрекнуть в равнодушии».

Иван Федосеевич спокойно сидел, подчинивал карандаш или делал пометки у себя в блокноте. Затем сказал и он. И все встало на место, стало предельно ясным и четким.