Я у мамы дурочка

Для начала надо было поступить в аспирантуру. Ну и что?

Сдала кандидатские экзамены. Нашла подходящего по теме моей работы руководителя, договорилась о встрече.

Симпатичный мужчина средних лет задаёт мне сначала вопросы – кто я, что я. Его очень успокоило, что я замужем. А потом целый час мы говорим о работе. Он видит, что я, как говорится, в теме. Он соглашается взять меня!

Идём знакомиться с его кафедрой. И нас обоих ждёт сюрприз!

Оказывается, почти вся кафедра – мои сокурсники. Общий восторг! Обнимаемся, все говорим одновременно!

А мой потенциальный руководитель смотрит на эту сцену с подозрением. Может, мы сговорились за его спиной?

Но я ничего не замечаю. Ухожу в полной уверенности, что буду работать здесь, в этом институте, с этими ребятами и этим руководителем!

Жизнь опять повернётся ко мне светлой стороной…

Мне потом рассказали ребята: когда я ушла, они начали наперебой уговаривать своего шефа взять меня. А он вообще с опаской относился к женщинам, единственная женщина на кафедре – его секретарша!

– Нет, – сказал шеф. – Вы что-то слишком горячо отстаиваете её кандидатуру. А на самом деле всё очень серьёзно, она может в корне изменить обстановку на кафедре. Люди меняются! А вдруг она скандалистка? Или склочница? Или у неё тяжёлый характер… У меня есть знакомые на её фирме, я позвоню.

Я так и не узнала, кому он звонил. Но этот человек не сказал обо мне ничего плохого!

Ребята смеялись, а мне было не смешно – так и не вышло из меня учёного… Шеф влетел на кафедру совершенно взбешённый:

– Она нам не подходит. Не-е-ет, она не подходит нам! Вы представляете – она пишет стихи!

Как, Сахалин, дела…

Я привязываюсь к людям, я просто прилипаю к ним намертво! И к городам привязываюсь, впрочем, они от горожан неотделимы.

Я сидела в комитете комсомола Южно-Сахалинска. Я уже вернулась с Курил, и весь личный состав комитета комсомола по очереди повозил меня по Сахалину. И вот я улетаю.

Вернее, мне пора улетать! Но остров будто не хочет меня отпускать, второй день нелётная погода. И появляются стихи, будто я уже дома и спрашиваю через всю огромную страну:

– Как у тебя дела, Сахалин?

На самом деле это, конечно, песня. И девушка, что сидела со мной в комнате над выписками из газет, несёт её кому-то показывать. И вот уже собираются все, кто на месте, и спорят, кому её отдать – композитору? Нет, лучше группе, сами напишут, сами будут петь!

В Москве я отдала эту песню Саше Изотову, с которым мы работали тогда. Ему тоже понравилось.

Но сколько времени прошло до музыки, до Валентины Толкуновой, до записи на телевидении!

Года два, не меньше.

Я жила ещё в своём родном городе, работала инженером. И получаю письмо:

«Светлана, вы украли у меня стихи песни «Как, Сахалин, дела». Я написал их год назад, я иногда пишу от женского лица. И вдруг я услышал свою песню по телевизору! Это возмутительно, надо встретиться и поговорить. Я жду вас завтра в шесть часов». И адрес.

Надо же! Год назад и от женского лица! Конечно, я и не подумала с ним встречаться.

Прихожу в Союз писателей, и машинистка с любопытством спрашивает меня:

– Ну, что там с этой песней про Сахалин, ты встречалась с ребятами?

Чудеса да и только творятся в недрах нашего Союза! Она и не скрывает, что в курсе этой авантюры!

– Нет, конечно. О чём можно с ними разговаривать! Представления не имеют, сколько времени проходит от стихов до музыки, от музыки до записи, а туда же! Год назад написал стихи от женского лица, а Толкунова уже поёт по телевидению!

А Валя рассказывала мне, когда вернулась с гастролей по Сахалину:

– Знаешь, меня заставили повторять её шесть раз и просто с кресел падали от аплодисментов…

«Зима»

И ещё одна история, связанная с моей песней.

Долгая зимняя ссора с любимым. Заснеженная, ледяная, неприветливая Москва. Телефонные будки на каждом углу как искушение – просто поднять трубку и сказать: «Я в Москве!» – но ещё не могу, ещё не оттаяла душа, да и как ей оттаять в этом ледяном городе…

«Когда разбивается сердце поэта, оно разбивается в музыку!»

Песню на мои стихи про эту зиму написал Саша Изотов, записала София Ротару. Она прозвучала на новогоднем «огоньке», и потом её часто передавали и по радио, и по телевидению.

Наше Ростовское бюро пропаганды художественной литературы раз в году посылало каждого литератора в область. Так случилось, что я смогла выбраться только поздней осенью.

Спасибо, поселили не в Доме приезжих, а в маленькой райкомовской гостиничке. Тепло, чайник внизу у дежурной, телевизор в комнате. Возвращаемся поздно вечером с ростовским критиком и молодым инструктором райкома, который возил нас по окрестным колхозам. Слякоть, холод, размытые дороги…

– Вам ещё везёт, в прошлом году ансамбль русской песни застрял у нас ночью на «рафике». Еле вытащили, больше не рисковали, возили трактором.

Входим в мой номер, и критик почему-то первым делом включает телевизор. И Ротару поёт про зиму, и моя фамилия в титрах… Оба моих спутника потрясены. Критик потом каждое своё выступление начинал словами:

– Входим в номер, включаем телевизор…