Я учился жить... (СИ)

Тополев шел по коридору к себе и кисло улыбался. Ему самому не нравилось странное желание думать о простых человеческих бедах-радостях. А все равно хотелось. Облегчение, с которым Глеб спрятался за бумагами, от него не скрылось; а с ним было хорошо и поговорить на общие темы, и помолчать. С другой стороны, Глеб был более чем жив и даже бодр, что не могло не радовать.

Глеб смотрел на дверь, не видя ее. Сказать Тополеву – не поверит: он не строил ничего. Ему повезло быть достаточно инертным и непритязательным, чтобы быть благодарным за малые радости, но и большие не отметать, видеть недостатки других людей, но не позволять им заслонять достоинства. Глебу каждый раз приходилось заново учиться общению на интимном уровне с теми людьми, которые решали поближе к нему подобраться, что, наверное, и было тем ключом к успеху, который рассмотрел Тополев, хотя Глеб себя успешным не считал. Ну да, достиг чего-то, но столько раз терпел неудачи. Глеб перевел глаза на стол. Время уже было позднее. Он поднялся.

Я учился жить. Учился жить один, учился жить с другими. Я учился жить под пристальными взглядами, учился жить, когда они поддерживали меня и когда они меня освежевывали. Я учился жить со своими недостатками. Я учился жить с достоинствами других. Учился жить, доверяя похвалам. Я учился жить, не обращая внимания на них. Я учился жить, доверяя критике и не обращая внимания на нее. Я учился жить, доверяя себе. Я учился жить, доверяя другим, принимая и косые взгляды, и кривые усмешки, и вытянутые лица не как личное оскорбление, а как сиюминутную эмоцию. Я учился жить, не обольщаясь насчет велеречий, комплиментов и приятностей. Я учился радоваться простым словам и сам говорить их. Я учился жить с теми, с кем меня сводила судьба. Я учился жить.

========== Часть 25 ==========

Генка любил пятницы. Любил вполне экзистенциальной любовью, просто по факту их пришествия. Особенно он уважал пятничные вечера. Потому что впереди была львиная часть выходных, которые можно было провести в соответствии с планом «А» и всегда воспользоваться планом «В», а иногда и на план «С» время оставалось, если первые две буквы спускались в канализацию. В особо удачные времена он умудрялся составлять из букв всевозможные комбинации и тихо радовался утром понедельника, закрываясь в своем кабинете после дозора владений и прикладываясь к бутылке с минералкой, что выходные имели такое амбивалентное свойство, как завершение. Иногда они заканчивались к печали их проведшего, а иногда к неизмеримой радости. Генка с оптимизмом смотрел на оставшиеся пятьдесят с чем-то, пусть и уже не шестьдесят часов выходных, не ожидая сюрпризов, но рассчитывая на отличное времяпровождение. А еще его обожаемый, его ослепительный, его восхитительный Оскар наверняка утвердит его в этой любви к выходным. Ведь что может быть прекрасней вылазки в ночной клуб, адреналина, бухающего в венах в подобии пульса, его обожаемого Оскара, терпеливо дожидающегося его за столиком, и предвкушения ночи, которая и позволит адреналину выплеснуться наружу к немалому их обоих удовольствию?

И Генка упивался свободой, пусть временной, но полноценной, в клубе, пусть не закрытом, но вполне себе либеральном, где никто не обращает особого внимания на маленькие знаки внимания, которыми время от времени обмениваются однополые пары, а заполночь и вольности себе можно позволить. Генка наслаждался своим телом, которое послушно выдавало совершенно шикарные па, оглядывал прелестную молодежь, охотно состязался с ее представителями и представительницами в движениях, которые у современной молодежи сходили за танец, оценивал, кого бы он попытался очаровать, если бы не сидело за столиком его личное счастье, снова и снова приходил к выводу, что ему несказанно повезло, и с чем-то похожим на притворное сострадание созерцал парней разной степени манерности, которые напялили дезигнерские маечки потуже, но совершенно забыли наполнить их достойным содержимым. Жить было хорошо, и даже мысли о понедельнике пусть и брезжили где-то на подкорке, но не вызывали сильной идиосинкразии. Генка понависал над барышней, которая старательно имитировала стрип-данс, повернулся к другой, которая делала это, но поплоше, но зато какой у неё был бюст, и повернулся к Оскару, чтобы осветить его своей ликующей улыбкой. Вовремя. Потому что Оскар протягивал официанту деньги. Генка застыл, а затем рванул к нему. Оскар встал и направился к выходу, и был так хорош, так неотмирен, что казалось, отдыхавшие в этом простом человеческом клубе люди расступались перед ним в благоговении, и вся эта каша из оглушающего звука, ослепляющего света и неживого воздуха застывала и позволяла ему пройти неоскверненным. Генка на ходу подхватил пиджак, сиротливо висевший на спинке стула и побежал за Оскаром.

- Ты куда? – проорал он, склоняясь к самому его уху.

Оскар повернул к нему голову, осмотрел его нечитаемым взглядом, дернул плечом, но не остановился.