Я уеду жить в «Свитер»

После ужина взрослые пошли музицировать, а мы в детскую поднялись – в «Монополию» Верка предложила сыграть. Окна комнаты выходили на Петроградскую набережную. Я отдернула занавеску и сразу увидела ее – «Аврору». Вернее, его, это же все-таки крейсер. Даже не знаю, чем он мне так сразу понравился. Может, даже просто одним своим названием: крейсер «Аврора». Вслушайтесь, сколько в нем красоты! И еще тем, что я в учебнике про него читала и мне он всегда казался героем, но таким, очень скромным. Молчаливым и мудрым, которому все гораздо видней, чем людям…

Я потом еще не раз вспоминала «Аврору» на фоне той удивительной белой ночи в Петербурге. До сих пор вспоминаю. Папа предлагал мне сходить на экскурсию, но я отказалась. Я подумала, что лучше уж любоваться на героев со стороны. Издалека. Не знаю, почему я так подумала.

Человек-бог

С экрана нам улыбался человек-бог. Знаете, вроде тех, которых снимают в рекламах разных дорогих парфюмов. Такие люди-боги крадут с роскошных свадеб чужих невест или приезжают за дамами на мотоциклах, снимают шлем и устало произносят что-нибудь по-французски. Какое-нибудь: «На площади Святого Марка вы обронили свой шарфик, мадемуазель!» Потом они томно нюхают этот самый шарфик и уезжают в багровый закат вместе с радостной мадемуазелью.

Вот именно такого молодого человека показывал мне сейчас скайп. У него даже рубашка была как в рекламе – белая и небрежно расстегнутая, и галстук-бабочка – он тоже был небрежно развязан. Еще у этого бога была целая копна черных кудрявых волос (как у Кости П.!) и белоснежная улыбка, уж простите за штамп, но такова реальность.

– Фур-мур-мур-бур-фур-вуле? – вопросительно произнес молодой человек с экрана.

– Ой, я ничего не понимаю. Кто это? – Елена Сергеевна растерялась.

Лева, кажется, тоже был немного озадачен. Он стоял и молчал, соображал, что делать дальше.

– Здравствуйте! – громко сказала Елена Сергеевна. – Мне бы с Николаем Ивановичем поговорить!

Она так кричала, как будто решила, что от этого француз ее лучше поймет.

– Фур-фур-фур Николя? Мур-мур-мур! – обрадовался божественный француз.

– Что он говорит? Я не пойму, – расстроилась Елена Сергеевна.

– Наверное, это какой-нибудь его родственник, – догадался Лева.

– Ви гаварити пё-рюсськи? – вдруг сказал человек-бог, и я моментально в него влюбилась.

– Да, да! – обрадовалась Елена Сергеевна. – А вы, видимо, сын Николая Ивановича? Вы на него очень похожи!

Парень заливисто рассмеялся, запрокинув голову назад. О боже!

– Ньеть! – отсмеявшись, наконец сказал он. – Я внюк Николя. Мьенья зовьют Оливье!

– Вну-у-ук?! – удивилась Елена Сергеевна. – Такой уже большой! Ай-яй-яй, как годы-то летят!

Оливье опять рассмеялся. А я не накрашенная в гости к Елене Сергеевне пришла.

– Николя сьейчьяс подойдьет! Он тут… Уже ньедальеко. Николя! Excuzes-moi! – Он извинился и вышел из поля нашей видимости.

– Странный тип, – сказал Лева и поморщился.

– Кто? Николай Иванович?

– Да нет, салат этот с колбасой.

Все понятно с тобой, Левочка. Мне так сразу приятно стало, что он ревнует. Заметил, наверное, как я на Оливье смотрела во все глаза.

А мы продолжали пялиться в экран – там такие красоты показывали. У них там утро еще, из распахнутого окна до пола доносились соловьиные трели. Я отчетливо их слышала. А еще мне картина на стене понравилась – с каким-то вельможей. Вернее, не сама картина, а рама – золотая, резная, а по верху – херувимы. Красивая!

И тут появился наконец наш Николя Иванович. Он был жутко запыхавшийся, весь красный и потный, как будто кросс бежал с нашим школьным физруком! У Николя Ивановича были короткие седые волосы, белая борода и красивое лицо, только в морщинах.

– Леночка! – сказал Николя Иванович. – Прости меня, ради бога! Я опоздал! Не поверишь, но я в пробке застрял – сорок минут намертво стояли. Я потом уже от отчаяния машину на трассе бросил и бегом сюда!

Значит, и правда бежал. Я почувствовала, что моя антипатия к Васильеву резко улетучивается.

– Ну здравствуй, Коля, – тихо сказала Елена Сергеевна и сразу заплакала. – Сколько лет мы с тобой не виделись, а ты совсем не изменился.

– Леночка, дорогая моя! Ты все такая же красавица! Ты… Ты…

Я поняла, что Николя Иванович с минуты на минуту тоже расплачется. Я дернула Леву за рукав: мол, пойдем на кухню. Он сразу понял, и мы ушли. Я чайник на плитку поставила.

Пусть люди спокойно разговаривают. Им, наверное, многое надо друг другу сказать.

Очередная гипербола

Уже поздно вечером, вернувшись домой, я стала свидетелем еще одного полудраматического разговора по скайпу. На сей раз – между папой и Евгением Олеговичем. Я стояла за дверью папиного кабинета (она застекленная) и все прекрасно слышала. Превосходно!

– Как я вам завидую! – восклицал мой папа, глядя в айфон. – Флоренция! Пьяццы, палаццы, статуя Давида, наконец!

– Женечка, дорогой! Какой Давид, я тебя умоляю! Мне Рыбников вторую репетицию подряд срывает! Только представь себе, этот провокатор назвался смертельно больным и заявил, что…

Тра-ля-ля-ля!