Я уезжаю!

– Мам. Я не хочу туда идти, мне нужно попасть в музей. У меня и так будет там всего час.

Она еще раз озирается по сторонам, выискивая хоть что-то: какой-нибудь ориентир или вывеску Le Henrique, которая внезапно должна появиться на пройденных нами магазинах. У нее взгляд – как и тогда: когда я вернулась со школы домой, а она сказала, что они с папой хотят со мной «поговорить». Не могу этого видеть. Тоже оглядываю улицу, гадая, не может ли Le Henrique появиться из воздуха между двумя зданиями, как дом № 12 на площади Гриммо в «Гарри Поттере». Но вижу лишь торговца рыбой и мастерскую по ремонту обуви. Снова гляжу на маму, и она наконец покорно опускает плечи. Наши поиски окончены.

До музея Делакруа мы добираемся довольно быстро.

– Вот видишь, мы это сделали, – говорит мама. – Смотри, люди еще идут.

Она права: в двери музея, над которыми растянут баннер с лицом художника, заходит хорошо одетая пара.

Мы пересекаем внутренний двор – я ковыляю, как могу, в своих балетках, похожих на средневековые орудия пыток, – и влетаем в музей подобно марафонцам, достигшим финишной черты.

– Два взрослых, – просит мама, когда мужчина за стойкой поправляет воротник.

– Ах, прошу прощения, но мы не пускаем в музей за час до закрытия.

Однако извинений в его голосе даже не слышно.

– Но мы только что видели, как вошли два человека! – восклицаю я довольно громко.

Выражение лица мужчины остается неизменным.

– У них… как вы там говорите…

Тут вмешивается девушка в форме сотрудницы музея:

– Ре-зер-ва-ция.

– Мы будем рады провести здесь даже пятьдесят минут. – Мама предпринимает попытку договориться. – Пожалуйста, моя дочка так хотела сюда попасть.

Мужчина качает головой, но я не слышу его ответа. Меня слишком одолевают фантазии: как я оборачиваю вокруг его дурацкой шеи галстук и душу, пока эта девчонка смотрит. Пусть сделает себе ре-зер-ва-цию в отделении реанимации.

– Постойте-постойте, – говорю я. – Уверена, мы сможем что-нибудь придумать. Всего полчасика.

Все замолкают и смотрят на меня – я даже не знаю, кого перебила.

– Завтра же вы закрыты.

– Oui, – отвечает мужчина.

Мама оборачивается ко мне. Я вижу, что она чувствует себя виноватой.

– Мне так жаль, дорогая. Правда.

Может, я должна оценить извинение, но вместо этого мечтаю и ее придушить.

– Мы проделали такой путь в Париж… – В моем голосе сквозит отчаяние. – Я даже не знаю, когда смогу еще раз сюда вернуться.

Но моя мольба не находит отклика.

– Пошли.

Мама пытается обнять меня за плечи, но я уворачиваюсь.

– Это все ты виновата! – восклицаю я. Нас слышат работники музея, но мне плевать. – Если бы ты не впала в юность и не таскала меня по Парижу в поисках места, которое уже, может, закрылось лет десять назад, я бы могла быть в музее Делакруа.

– Знаю, – отвечает она. – И прошу у тебя прощения. Мне очень-очень жаль.

– Почему тебе обязательно нужно все контролировать? Это мое путешествие. Я хотела посетить этот музей, но вместо этого ты заставила меня участвовать в этой бессмысленной затее. А теперь я упустила такую прекрасную возможность. Я больше никогда не увижу музей Делакруа.

– Когда-нибудь ты еще вернешься в Париж, – тихо произносит она.

– Ага, когда-нибудь, – передразниваю я. – А через сколько лет ты вернулась?

– Эй, не разговаривай со мной в таком тоне. Я извинилась. Просто так неудачно сложились обстоятельства. Значит, нам не суждено было попасть в музей Дельпон.

– Музей Делакруа, – в один голос поправляем мы с сотрудниками.

Я закатываю глаза и выбегаю из здания, мама следует за мной.

– Я просто хочу вернуться в отель, ясно? – говорю я, развернувшись к ней. – От этой бесконечной ходьбы кругами у меня болят ноги.

Наша обратная поездка в такси проходит в тишине, так что таксист решает включить радио. Временами мама посматривает на меня, набирает в грудь воздуха, словно собирается что-то сказать, но потом просто вздыхает и отворачивается к окну. Я же мечтаю о том, как могла бы сложиться эта поездка: я одна, отправляюсь в музей, встречаю высокого незнакомца, возможно, британца, который учится в Сорбонне, мы влюбляемся друг в друга и по ночам вместе ходим в La Belle Hortense.

Возможно, если бы сегодня все пошло по-другому, я бы попросила маму сходить со мной вечером в тот книжный бар. Но теперь мои ноги опухли, как у теленка, и все, чего мне хочется, так это поспать.

Глава 8

НА УЖИНЕ (молчаливом, в ресторане отеля) царит такая же дружелюбная атмосфера, как и в кафетерии ООН после переговоров по освобождению заложников. На следующее утро я решаю уйти, не выясняя, где сейчас мама: не сидит ли в кафе с чашечкой кофе и газетой. Просто оставляю в номере записку (про музей Орсе и творческий проект, слово «творческий» подчеркнуто несколько раз), посчитав, что выполнила дочерний долг.

Но едва открыв дверь, чтобы выйти, я оказываюсь лицом к лицу с мамой. Она одета в спортивную одежду «Лулулемон», с ее лица капает пот. Где она тут нашла спортзал? Откуда ему взяться в этом старом бутик-отеле?

– Привет, милая, – говорит она, смахивая пот со лба, и протискивается в номер.