Я уезжаю!

Я пока не до конца понимаю дедушкино отношение к своей славе. Нет, я могу понять его любовь к искусству – когда ты работаешь, весь мир уходит на второй план, а время летит. Для меня рисование сродни тому, как люди описывают йогу или безглютеновый образ жизни, – оно делает меня цельной. Хотя против известности я бы все-таки не возражала.

Но если быть до конца откровенной, я завидую не столько дедушкиному успеху, сколько стилю: практически кто угодно, глянув на его картину, тут же скажет, что она принадлежит кисти Роберта Паркера. Его узнают по характерным линиям, по подсвеченным сзади фигурам, по тому, как он изображает носы и веки. Мои же рисунки отражают стиль последней понравившейся мне работы. Я по-прежнему ищу свою отличительную особенность, но боюсь никогда ее не найти.

* * *

Стоит ли сейчас заглянуть в дедушкин конверт? Он лежит у меня в том же отделении сумки, что и паспорт. Палец нащупывает сквозь ткань его края. Но мне велели открыть задание только после посещения музея. Поэтому я, удовлетворенно вздохнув, принимаюсь осматривать выставочные залы в надежде, что выгляжу как задумчивая французская художница-модель, а не американская школьница, страдающая от разницы во времени.

Я чуть ли не подпрыгиваю на месте, завидев знакомую картину. Ван Гог – об этом можно судить по широким мазкам и палитре цветов, – и на ней изображена церковь. Я так горжусь тем, что узнала художника, проверив себя по висящей рядом табличке («Церковь в Овере»). Но моя гордость сходит на нет, когда я понимаю: картина кажется знакомой, потому что встречается в эпизоде «Доктора Кто».

Я вспоминаю: мне было десять лет, и мы с отцом отправились в путешествие к Большому каньону, пока мама была в отъезде на конференции. Мы ехали три дня подряд, останавливаясь в мотелях и питаясь в «Макдоналдсах», не выходя из машины, с заговорщическим видом преступников. «Мамы все равно рядом нет, так что она не увидит нашу большую порцию картошки фри!» И наконец одним промозглым утром мы подъехали к живописной смотровой площадке, где от крутого обрыва нас отделял лишь хлипкий деревянный заборчик.

Каньон оказался потрясающим, захватывающим дух – здесь были уместны все слова, которыми люди обычно описывают чудеса природы. А потом, точно по мановению режиссерской руки, тучи расступились, и нашему взору предстала территория в десять раз больше, чем мы думали вначале.

Я потеряла дар речи. Долгое время мы стояли и не могли отвести глаз от оранжевых полос, пытаясь охватить всю величественность природы.

И теперь, стоя в музее, я снова испытываю то самое чувство абсолютного потрясения и ничтожности перед лицом величия.

Вскоре я оказываюсь в задних рядах экскурсионной группы, возглавляемой невысокой девушкой с шотландским акцентом. Должна быть, взрослая: на ней юбка, заправленная белая блузка и цветочный шарф, выдающий сотрудницу музея, – но выглядит не старше шестнадцати лет. Как можно вот так устроиться? Приехать из другой страны и получить работу в одном из лучших музеев Парижа в столь юном возрасте? Даже если ей не шестнадцать, она раздражающе красива – наверняка каждый день наносит солнцезащитный крем, чтобы выглядеть такой молодой, а значит, дела у нее идут неплохо.

Сама того не желая, я присоединяюсь к группе. Сначала прячусь за какой-то американской парочкой – у отца в нагрудной переноске сидит малыш – и компанией немецких ребят на вид лет четырнадцати. Потом, когда становится плохо слышно, я набираюсь наглости и шагаю рядом с экскурсоводом. Та, похоже, не возражает. Наоборот, стоит мне поравняться с ней, как она одаривает меня легкой улыбкой.

Название картины я не слышу, но саму ее вижу очень хорошо: на холсте изображена нижняя часть женского обнаженного тела. Из-под приподнятой материи виднеются раскрытые бедра, ноги расставлены в стороны, в центре – облако лобковых волос. Все остальное осталось за границами полотна – если бы женщина не изгибалась так эротично, можно было бы решить, что это труп, оставленный серийным убийцей.

– Очевидно, когда картина была впервые выставлена напоказ, ее эротичность вызвала некие споры. Но само название, L’Origine du monde, или «Происхождение мира», несет скорее символическое, нежели сексуальное значение. Курбе показывает нам не просто женские, э-э, гениталии, он демонстрирует ее лоно, буквально источник всей жизни. А теперь пройдемте к следующей картине, которая вызвала такие же, если не большие споры во время первого показа… Давайте посмотрим, сможете ли вы догадаться почему.

Она жестом подзывает нас к другой картине, где представлена совершенно унылая сцена: женщина сидит за столиком кафе и смотрит в свой бокал. Рядом на скамье расположился мужчина. Импрессионистские мазки делают его лицо мертвенно-бледным, как у клоуна-зомби.

– Эта картина вызвала возмущение, сравнимое с тем, как если бы сегодня… Дисней выпустил фильм Квентина Тарантино.

Над шуткой смеется лишь один из немецких парней.