Я уезжаю!

– Не знаю, – отвечает он и перекидывает ноги на другую сторону скамьи. – Я вроде бы хочу поступить на международное право. Уехать из Ирландии.

– Ты подаешь заявления не только в ирландские колледжи?

– Э-э, да. Ты же сейчас про университеты, да? На Оксфорд шансы малы, так что я еще подал в Тринити-колледж и Университетский колледж Дублина, а также в Уэслианский и Брауновский университеты в Штатах.

– Да ладно! Я подаю в ШДРА – Школу дизайна Род-Айленда. Она прямо по соседству с Университетом Брауна.

– Ха! А я даже не знал, что там есть художественный вуз! Почему именно туда?

– Ну, это одно из лучших учебных заведений для художников в стране. А почему из всех американских колледжей – университетов – ты выбрал именно Брауновский?

– Просто я влюблен в Эмму Уотсон и думал, что она все-таки появится на некоторых встречах выпускников.

Я легонько шлепаю его по руке.

– Ладно, это же великий университет! Входит в Лигу плюща[13], верно? А еще там тебя не заставляют сразу же выбирать, чем ты хочешь заниматься.

– Вообще-то все колледжи не заставляют тебя выбирать сразу.

– А в Соединенном Королевстве все наоборот! Ты поступаешь на какую-то программу и остаешься привязан к ней. Например, ты хочешь быть врачом, в восемнадцать лет подаешь заявку, и тебя зачисляют.

– Но в восемнадцать лет никто не знает точно, чем он хочет заниматься! Это же несправедливо! Люди постоянно меняют свои решения. Как можно узнать, что тебе подходит, еще до поступления в колледж?

– Видимо, поэтому… – Он сверяется с обложкой книги. – Мисс Валентина Невервудс борется с Обществом.

– Она борется с Цитаделью. В Обществе они живут.

– Теперь я понимаю, почему тебе так нравятся эти книги.

– И почему же?

– Она – в Обществе, ты – в Оме…

– Что ты имеешь в виду? – недоумеваю я.

Он хочет сказать, что Ом превращается в поле смертельных схваток за звание любимчика Айне и Деклана?

Каллум, выразительно округлив глаза, ждет, когда до меня дойдет смысл сказанного.

– Ну как же? – наконец поясняет он. – ОБЩЕСТВО молодых художников графства Донегол. Тебя сюда приняли. Ты – художник. Это и есть твое Испытание.

Мой смех разносится по всему кладбищу. Где-то злобно вскрикивает летучая мышь или ястреб.

– К счастью, оно устраивается не каким-то там диктатором.

– Вот уж не знаю… – с улыбкой замечает Каллум. – Мейви мне тут рассказывала про Деклана не самые приятные истории…

– Мне так повезло, что я оказалась тут, – не задумываясь, выдаю я.

– Что значит повезло? – удивляется Каллум. – Ты действительно талантлива. Ты же попала сюда, верно? А это непросто. Каждый год они отказывают сотням людей.

Ощущая ком в горле, я раздумываю: стоит ли говорить ему, кто мой дедушка? И стоит ли делиться догадками, что в программу легче попасть, если находишься в родстве с настоящим сокровищем мира искусства?

Вслух я всего этого не произношу. А просто забираю у Каллума сумку и начинаю в ней рыться.

– А что там у тебя? – кокетливо спрашиваю я, строя из себя Кейт Хадсон в какой-нибудь романтической комедии.

– Вот! – Каллум встает и изящным жестом фокусника извлекает огромное покрывало и горсть шоколадных батончиков. – Я подготовился.

Он расстилает покрывало на земле и подзывает меня к себе.

Я читаю названия батончиков.

– «Виспа»? «Тоффи Крисп»? «Кранчи»? «Дэйри Милк»?

– У вас в Штатах нет «Дэйри Милк»? Его же делает «Кэдбери»!

Я выбираю батончик «Виспы» и откусываю кусочек. У нас точно нет таких – тонкие полоски пористого тягучего шоколада просто тают во рту.

– Наверное, у нас есть «Кэдбери», просто моя мама не из тех, кто покупает сладости. Только на Хэллоуин она раздает «Золотых рыбок».

Каллум выпрямляется:

– Золотых рыбок?

Проходит какое-то время, прежде чем меня осеняет. Я начинаю хохотать, не заботясь о том, что у меня может появиться двойной подбородок или я зафыркаю как пьяная корова.

– «Золотые рыбки». Это крекеры. У нас в Америке продаются маленькие печеньки в форме рыбок.

– Я бы предпочел, – говорит Каллум, – чтобы вы раздавали домашних рыбок.

Некоторое время мы сидим молча и любуемся тем, как небо из серо-голубого становится серым, а потом окрашивается в чернильно-синий цвет. На надгробия ложится лунный свет, оставляет блики на траве. После шоколада мою голову окутывает легкий туман. Мозг словно заполнен белым шумом старого телевизора.

– Уже поздно, – наконец произношу я.

Мы лежим на земле. Его голова у меня на плече, он обнимает меня одной рукой за талию. Я проверяю телефон – 2:14.

– Мы всю ночь проведем на кладбище? Тогда где истории про привидений?

– М-м-м-х-м-м-м, – мычит мне на ухо Каллум.

– Мне пора возвращаться.

Я не уверена, что произношу эти слова вслух. Может, я просто думаю о том, чтобы их сказать.

Мои веки тяжелеют. Каллум такой теплый, от него пахнет травой и краской. И я засыпаю, подложив его руку себе под голову.

* * *

– Мамочка, они шевелятся!

Я со стоном просыпаюсь. Не сразу понимаю, где я, почему солнце такое яркое, а у меня болит плечо. И в эту минуту снова вскрикивает маленький мальчик:

– Мама, мамочка, они шевелятся!