Я украду твой голос

После этой фразы, произнесенной доверчивым и вместе с тем убедительным голосом, благодарному дантисту оставалось лишь взяться за инструмент.

— Кто бы в этом сомневался. Есть еще Либензон, но он в Одессе. Хотя с вашим случаем, молодой человек, и кузнец справится. А вот если вам понадобятся золотые короночки, милости прошу. Всё исполню в лучшем виде. Ради Альберта Михайловича. С него — контрамарочки.

Глава 14

Радикальная операция по удалению коренных зубов не помогла Композитору. Он еще лучше, чем прежде, научился вызывать беспокойство и нагнетать страх, но добиться безотчетной любви слушателя ему не удавалось. Хотя секрет ангельского голоса остался нераскрытым, Марк жалел лишь об одном, что очень поспешно умертвил знаменитую певицу и не успел в деталях рассмотреть ее горло и голосовые связки. По вечерам его мучила назойливая мысль. Ему казалось, что если бы он терзал певицу подольше и располосовал ее глотку поглубже, то ему наверняка открылась бы тайна чудесного голоса.

Альберт Норкин всё реже привлекал Марка для участия в репетициях и концертах. Во-первых, он поднаторел в качестве дирижера и сам замечал типичные ошибки музыкантов. Во-вторых, его слава была столь высока, что небольшой сбой или посредственное выступление не могли ее серьезно поколебать. А в-третьих, и это самое важное, присутствие угрюмого молодого человека с необъяснимыми способностями его уже давно физически тяготило.

Альберт Михайлович прекрасно понимал, что от человека с таким чутким слухом, да еще живущего с ним в одной квартире, утаить ничего невозможно. Поначалу это обстоятельство его не на шутку тревожило. Он опасался, что Марку станет известно о его махинациях со средствами, выделявшимися государством на содержание театра. Но обретенный племянник, к счастью, не проявлял никакого интереса к денежным вопросам. Если бы Альберт Михайлович сам не покупал для юноши новую одежду, то Марк ходил бы в одном и том же костюмчике, пока ткань не расползется. С годами равнодушное отношение Марка к деньгам и бытовым благам никак не менялось. Норкин постепенно унял свои нервы.

Однако в последнее время его волновало совсем другое. Бешеная слава, которую он приобрел как дирижер и композитор, покоилась лишь на том, что никто не знал о роли фиктивного племянника в этом успехе. Весь жизненный опыт Альберта Михайловича доказывал, что человеческое молчание — весьма зыбкий фундамент для благополучия. Хотя к любым формам публичной известности Ривун проявлял полное безразличие, в последние месяцы в его поведении что-то изменилось. Марк стал читать странные книги по медицине, порою исчезал куда-то, проявляя невиданную ранее самостоятельность. В эти часы дирижер не мог его контролировать. А что, если он случайно проговорится, напьется и разболтает о своей причастности к сочинению музыкальных произведений, под которыми стоит подпись Норкина? Или начнет бахвалиться перед понравившейся девушкой? Ведь это так свойственно молодым людям.

Порой Норкину страстно хотелось раз и навсегда избавиться от выросшего племянничка. Он уже прикидывал, что может оставить дирижерство, уйти со службы, объявив всем, что посвящает все свои силы сочинению музыки. Тех произведений, которые уже крутятся на пластинках, и тех, которые спрятаны в виде нотных записей в его загородном доме, с лихвой хватит на безбедную жизнь. За четыре года паренек написал столько, что карательные органы могли спокойно арестовать и отправить в лагеря лет на пятнадцать всех членов Союза композиторов. Музыкальная общественность их отсутствия и не заметила бы.

Норкин уже со страхом подумывал о радикальной мере, но в преддверии очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции его вызвали в ЦК партии и поручили подготовить праздничный концерт в Большом театре, на котором будет присутствовать сам товарищ Сталин. Пускать на самотек столь ответственное выступление было бы верхом безрассудства. Альберт Михайлович нуждался в очередном оглушительном успехе. Он выгреб из бездонных запасов патриотическую кантату и попросил Марка принять участие в ее подготовке.

Перед самым концертом взволнованный Альберт Михайлович попросил Марка спрятаться на сцене и помочь своим голосом «повысить градус патриотизма у слушателей». Марк согласился. Он, как бывало и раньше, затаился в глубине сцены под потолком на оборудовании для монтажа декораций. Из этой точки звуковые волны плавно и ненавязчиво распространялись над залом, незаметно сливались с основной музыкой и окутывали зрителей. Для усиления эффекта на этот раз он прихватил алюминиевый рупор. Марк прекрасно знал, в каких местах кантаты надо соединить свой голос с эмоциональной музыкой, чтобы в зале не осталось ни одного равнодушного зрителя.