Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем

— Плачу тебе фунт в неделю, спать будешь в сарае. От фермы до города десять миль. Начинаем дойку в пять утра, работаем дотемна все семь дней в неделю. Хочешь — бери, не хочешь — до свидания!

Кое-кто из «хобо» соглашался на такие условия, но потрескавшиеся руки, измазанные навозом штаны, и за все это какая-нибудь пара гиней в кармане озлобляли их, — они бросали работу и уходили обратно в город, и даже по их походке было видно, что они потерпели поражение.

Молодой человек, который приближался ко мне по берегу реки, вероятно, все это пережил, — так, во всяком случае, мне показалось.

Подойдя к машине, он приветствовал меня такими словами:

— Все печатаешь? Выстукиваешь письмецо банку, чтоб тебя там не ждали?

— Бежать-то мы оба с тобой бежим, — сказал я. — Да только не от банков. Тебя кто гонит?

— Меня-то? Главным образом фараоны, — рассмеялся он.

Внезапно он переменил тон, на его лице появилось жалобное выражение; он пододвинулся к окну машины и протянул руку:

— Послушай, — сказал он. — Я без работы, и у меня во рту…

— Ладно, ладно, знаю, — перебил я. — Думаешь разжиться монетой? Но ведь здесь нет девушки, разжалобить некого, так что ничего не выйдет. Достань-ка лучше из багажника мой ящик с провизией, и закусим.

— Мне так и показалось, что ты сразу клюнешь, — улыбнулся он, когда я выбрался из машины.

— А мне ты показался не слишком удачливым ловцом, — усмехнулся я, хлопая его по плечу. — Когда ты ел в последний раз?

— Вчера вечером хорошо заправился, а вот сегодня — только черствого хлеба пожевал.

— Сейчас мы поужинаем, — сказал я. — Под мостом у меня костер горит. Отнеси туда ящик, мне самому трудно.

Я целый день поддерживал огонь в костре. В котелке на углях потихоньку тушилось мясо. Шел уже шестой час, самое время поесть, убрать посуду и до темноты расстелить одеяла.

Мы сидели у костра на бревне, которое парень притащил с берега. Он собрал и сложил в кучу у костра запас веток, на случай, если ночь будет холодной. Все движения его были быстры и ловки.

Это был красивый молодой человек с волнистыми черными волосами и карими глазами. Он выглядел чистым, опрятным и благоухал бриллиантином.

Он выглядел старше своих лет — оказалось, что ему всего двадцать два года. Резкие морщины — быть может, следы горьких мыслей и разочарований изрезали его лицо, но, очевидно, природный юмор не дал им углубиться. Застыв, они могли превратить его лицо в маску неудачника, однако врожденная жизнерадостность взяла верх, и морщины на его лице говорили, скорее, об иронии, дружелюбии и веселости.

Прозвище его было «Кудрявый», хотя в полиции он был известен как «Оуэн Фэйрс» (что на языке «хобо» означало: «Я должен за проезд всем железным дорогам Австралии»). Это был интересный собеседник, умевший посмеяться и над самим собой.

Поужинав, мы долго сидели у костра. Стемнело, только поверхность реки еще сохраняла отсвет неба. Из зарослей тростника доносился хор лягушек; пронзительно перекликались водяные курочки, и нам было видно, как они прохаживаются по низкой траве у самого берега, вскидывая время от времени хвостики. Воздух, холодивший наши спины, был пропитан запахами зелени, опавших листьев, болотных растений и мхов, щедро отдававших ночи аромат, накопленный за день.

Мы сидели под мостом в кругу света, выхваченного из тьмы огнем нашего костра. Тени шарили по тяжелым балконам над нашими головами и легкими пальцами касались кирпичной стены.

Мы сидели рядышком в этом освещенном кругу, а за ним простирался мир, которому мы бросили вызов. Где-то там, в этом мире затерялся закадычный друг Кудрявого. До сих пор Кудрявый путешествовал с другом. А сейчас этот друг, возможно, лежал у железнодорожного пути где-нибудь милях в тридцати отсюда, с кровавым обрубком вместо ноги.

— Не думаю, чтобы Рыжий мог оступиться, — рассказывал Кудрявый, — но почему же его не оказалось в поезде? Я спрыгнул на подъеме, вон у того луга. Он же знал, что днем на станции в Бандавилоке сойти невозможно — нас тут же забрали бы фараоны. Нет, его в поезде не было.

Он встал, нервно прошелся взад-вперед в темноте, потом вернулся и сел.

— После того, как фараон в Тарабине велел нам убираться, мы шли по шпалам, пока не добрались до крутого подъема. Тогда мы решили вскочить на ходу в первый попутный товарный поезд.

Вдоль полотна ярдов на сто тянулась ровная дорожка, — ни выбоины, ни камней. Правда, впереди была большая яма, но мы должны были вскочить на поезд до того, как он подойдет к ней.

Мы прятались за эвкалиптами неподалеку, пока не услышали стук поезда. Пропустили паровозы — а их было два, сцепленных вместе, такие горбатые здоровенные черти, мы называем их «боровы». Они подъем берут в два счета мешкать тут нельзя. В Южной Австралии тоже такие ходят — модель «Пасифик». Когда у поезда такой паровоз — спрыгнуть с него на ходу очень трудно, да и заскочить не легче.