Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем

Этот фараон рассказал мне, что забрал Рыжего в ту самую ночь, когда мы всей братией пытались сесть в поезд, и что Рыжий получил три месяца. В Южной Австралии за бродяжничество полагается сидеть три месяца. В тот день, когда меня зацапали, Рыжего как раз должны были перевести в тюрьму в Аделаиду. Забавно, правда, что нас обоих застукал один и тот же полицейский.

Во всяком случае, я хоть узнал, где Рыжий. В каталажке я основательно почистился, выстирал свои рубашки, носки. Удобства всякие за счет правительства там предоставляются — это уж что правда, то правда. Я выпросил у стражника обмылок, выстирал брюки и даже погладил их старым утюгом, который он мне дал. Люблю, чтобы брюки у меня были со складочкой.

Настроение у меня, когда я предстал перед судьей, было прекрасное смотрю, сидит малый, морда ищейки, брови — клочки сена. Я решил рассказать ему правду. Описал, как Рыжий заботился обо мне во время моей болезни, как я хотел уехать отсюда в Аделаиду и вернулся, чтобы разузнать, что с ним сталось.

«Душещипательная история! — усмехнулся судья. — Вот уж не думал, что бродяги так беспокоятся о своих товарищах. Ты меня растрогал до слез. И раз уж у вас такая удивительная дружба, я позабочусь, чтобы вы больше не расставались. Приговариваю тебя к тюремному заключению сроком на один день меньше, чем твоего дружка — выйдете вместе. Просидишь три месяца!» — «Да я их хоть на голове простою», — говорю я судье. «А ты смотри, не нахальничай, — предупредил он. — Не то задержишься и не выйдешь со своим дружком».

— Пришлось заткнуться. — При этих словах Кудрявый лениво потянулся, на лице его появилась улыбка. — Ну, значит, присоединился я к Рыжему в тюрьме, отсидели мы вместе три месяца и вместе очутились на воле. А сейчас — видишь, какая история приключилась. — Кудрявый помешал палкой огонь и добавил, явно успокаивая себя: — Ничего! Как-нибудь обойдется.

— Ты бы не мог выклянчить в каком-нибудь гараже пару галлонов бензина? — спросил я Кудрявого.

— Пару галлонов! — воскликнул он. — Гм… не знаю… это же денег стоит. Впрочем, могу попробовать. А зачем тебе?

— Если мы не найдем Рыжего в Бандавилоке, я свезу тебя в Тарабин, поищем его там. У меня, понимаешь ли, бензин нормирован. А для такой доездки понадобится еще галлона два.

— Вот это здорово, ей-богу! — улыбнулся Кудрявый. — Это ты хорошо придумал! Раздобыть бензин будет, конечно, трудно, но тут уж я в лепешку расшибусь.

Шел ночной поезд. Кудрявый встал и проводил внимательным взглядом вереницу освещенных квадратиков, пробегавших мимо нас в темноте. Послышался паровозный свисток, вагоны ритмично загрохотали по мосту.

Кудрявый улыбнулся.

— Знаешь, я думаю, Рыжий едет на нем, — сказал он. — Утром мы найдем его в бараке. Вот увидишь!

На другой день, когда я проснулся, Кудрявый уже подпекал хлеб на костре. Солнце еще не взошло. Даже птицы молчали.

— Давай тронемся чуть свет, — сказал он. — Мне бы хотелось добраться до барака прежде, чем Рыжий уйдет на разведку в город. У него ведь нет с собой никакой жратвы.

Мы позавтракали, уложились и отправились в Банда-вилок; длинная тень машины скользила рядом с нами по краю дороги. Луга были еще покрыты инеем, но лучи утреннего солнца уже стирали его с вершин холмов. Застывшие деревья жались друг к другу, ожидая, чтобы ветерок разбудил их.

— В Северном Квинсленде можно спать на пляже всю зиму, — заметил Кудрявый тоном человека, который допускает, что и стужа имеет какие-то хорошие стороны, но что сам он предпочитает быть от нее подальше, — там никогда не подмораживает.

— За сколько дней вы доберетесь дотуда?

— За десять дней, за неделю, может… В Квинсленде мы всегда садимся на поезд с фруктами — они не задерживаются в пути. Многие «хобо» носят при себе расписание поездов, выпущенное квинслендскими властями, — они называют его «библия бродяги»! Когда подъезжаешь к станции, стараешься выглянуть из-под брезента, чтобы прочесть ее название, а потом, как настоящий пассажир, заглядываешь в расписание. Там указаны численность населения, чем оно занимается, всякие такие сведения. Я как-то слышал, как один «хобо» объявил: «Это Гатеринга, в Таунсвиль прибудем в девять тридцать вечера». Так время быстрее проходит — вдобавок знаешь, где находишься и когда сможешь следующий раз перекусить.

— Но так не должно быть, — сказал я. Внезапно меня охватила злоба при мысли, что существуют условия, лишающие людей нормальной жизни, будущего. Сотни парней едут «зайцем» в одну сторону, сотни — в другую. Едут в надежде, что найдут работу там, куда их привезет поезд. Именно этот поезд. Потом приходит время, когда надежды гаснут, и вы хотите только одного — продолжать двигаться дальше. Постоянная работа, свой дом — все это уходит в область мечты. Остается одна цель: попасть на пляжи Северного Квинсленда.

— Ты меня неправильно понял! — возразил спокойно Кудрявый. — Не так все это просто. Спроси у Рыжего: он тебе растолкует. «Мы делаем историю», говорит он. При том, как у нас в стране все складывалось, ничего другого и получиться не могло, — это Рыжий так считает.