Я – Уоми

- Молодец! Сядешь со мной рядом. И твоя жена тоже.

* * *

На эту ночь медведь остался привязанным между деревьями, а его невеста должна была находиться рядом и охранять труп своего «жениха». Она так боялась Ойху,  что подчинилась, а утром ее нашли в кустах еле живую от страха.

Медведя отвязали, освежевали, сняв с него шкуру, и стали разделывать на траве. Я обратил внимание на то, что медведь со снятой шкурой до жути походил на человека, лежащего на спине, с закинутыми за голову руками.

На разложенных вокруг поляны кострах жарилось медвежье мясо, мы все уселись в круг, причем колдун посадил меня рядом с собой, и лично угощал. Я видел, как жадно сверкают его глаза, когда он смотрел, как я режу мясо своим кинжалом.

- Подари нож, Уоми! – сказал он.

- Нож заговоренный, подарить не могу. Он достался мне от самого Дабу, - ответил я.

- Ну, продай! За нож возьми любую женщину.

Я только покачал отрицательно головой, отрезав еще кусок мяса.

На ночь всех приезжих разместили в деревянных домах, стоявших на сваях недалеко от поляны. Мы лежали с Куньей в маленькой коморке и шептались. Поведение Ойху и его обращение с дочерью нас еще больше возмутило и настроило против колдуна, но что было делать? Не объявлять же ему войну открыто у него дома, где ему все подчинялись. Мы с  Куньей решили, когда все отплывут, тайком остаться и расправиться с Ойху, предупредив наших, чтобы за нас не беспокоились и вернулись в свайный поселок.

Назавтра я отозвал Карася и дал ему указания. Тайная охота за колдуном могла продлиться несколько дней, а выступать против него всем было бы безумием – у него под рукой до сотни покорных ему людей. Я сначала хотел остаться один и подкараулить Ойху, но Кунья решительно заявила, что останется со мной, и, если суждено, умрем вместе.

Но судьба распорядилась за нас. Когда мы все собирались садиться в лодку (Карась должен был высадить меня с Куньей на берегу, неподалеку), провожать пришел сам Ойху.

- Зачем так спешишь, Уоми? – заговорил он. – Вы – гости издалека, и я прошу вас еще погостить у меня. Оставайтесь все на несколько дней, я позабочусь, чтобы вам было хорошо.

- Почтем за честь, хозяин Большой Воды, - ответил я, переглянувшись с Куньей.

Мы привязали челнок, и вслед за Ойху пошли обратно к дому, где провели прошлую ночь. Ойху велел подать нам угощение на лужайке перед домом, и сам остался с нами. Стемнело, мы все сидели у костра, ели, пили вареный мед, и разговаривали, не чуя беды. Наконец, Ойху встал и громко сказал:

- Ну, пора и на покой!

И тотчас я услышал свист и почувствовал резкую боль в спине и груди, и, наклонив голову, увидел, что из груди у меня, пониже левого соска, торчит каменный наконечник стрелы. Посмотрев вперед, я успел заметить, что такой же наконечник торчит из груди Тэкту, который сидел напротив. Я даже не смог удивиться или испугаться, только мелькнула мысль: «Кунья!», и все вокруг померкло.

* * *

Сознание возвращалось волнами. Я вспомнил, как мы сидели у костра, как угощал нас Ойху. Опять темнота. Потом всплыла в памяти стрела, торчащая из груди, такая же стрела в груди Тэкту, и безмерное удивление на его лице. Темнота. Кунья! Что с ней? Я с усилием открыл глаза. Надо мной качались низкие ветви кустов, жужжали мухи. Повернув голову, я увидел тела всех, кто приплыл со мной сюда, на Мыс Идолов. Все они лежали неподвижно, и все были раздеты догола – на них ничего не осталось, как, впрочем, и на мне. С трудом, встав на четвереньки, я подполз к Тэкту, лежавшему рядом, и коснулся его щеки, боясь ощутить холод смерти. Но щека брата была теплой, а на его сонной артерии прощупывался пульс. Облегченно вздохнув, я снова лег – сил совсем не было, и очень хотелось есть.

Сколько же времени я пробыл тут? День, два? Больше? Я посмотрел на свою грудь – стрелы не было, она исчезла. Сел, достал себе шампур с шашлыком и стал, давясь, жевать и глотать мясо. Через несколько минут я почувствовал себя лучше, силы возвращались, а когда я съел еще пару шашлыков, стало совсем хорошо.

Я почти без усилия встал и осмотрелся. Мы все валялись в кустах рядом с тем местом, где угощал нас Ойху. Его дом, где мы ночевали, был близко, но я не пошел туда, а захотел очутиться рядом с Куньей. И тотчас оказался в небольшой комнатке. От пола до потолка в ней стояли два деревянных столба, и Кунья была привязана к ним ремнями – за руки и за ноги. Она была обнажена, голова свешивалась ей на грудь, и, казалось, она была без сознания. Я подскочил к столбам и обнял ее. Тотчас она подняла голову, посмотрела на меня своими лучистыми глазами, и прошептала:

- Уоми! Любимый! Ты жив! Ты пришел! Какое счастье…

Я выхватил из воздуха кинжал, двумя взмахами рассек ремни на ее ногах, и она бессильно повисла на руках, ее босые ноги не доставали до пола. Когда я перерезал и эти ремни, она свалилась мне в объятия, и, если бы я ее не подхватил, несомненно, упала бы. Я осторожно посадил ее на пол и сам сел рядом. Она положила голову мне на плечо и заплакала. Никогда, за все время нашего знакомства, я не видел, чтобы она так плакала – взахлеб, вздрагивая всем телом.