Я увожу к отверженным селениям

Правдолюбцы! Котята шкодливые!.. Пантелей Иванович... Тоже мне, незаменимый руководитель... А попробуй, свяжись с ним...

Y него там, наверху, рука есть, загремишь и костей не собе решь... А хоть бы и не было руки... что с ним сделаешь?.. Кто нужней, спросят меня, — Киреев или Воробьева?.. Молчите, Вячеслав Алексеевич, — то-то же... А потом скажут: чем ваш уважаемый сын занимается? Где средства берет на пьянку?

— Опять молчите, Вячеслав Алексеевич?.. Хорошо хоть Домна, ее тетя у меня была... Постой... что она говорила? — Хри стова Богом клянусь, что испоганил девоньку Ким, неповинна она, отпущай ее, не бери греха на душу... — Клянусь, клянусь...

Без клятв твоих верю, что не врешь, старая карга... Тебя бы к Беленькому на беседу... Взвыла бы небось не своим голосом...

Что ж мне самому за эту Воробьеву садиться?.. И секретарь суда на сегодняшнем заседании — стенографистка... Одна она из всех секретарей стенографировать умеет... А дали ее, не пожалели... Попробовал бы я сегодня по-другому говорить...

Речь мою прочтут, там... Жаль Воробьеву... А что поделаешь?

Жаль... Виновна... Не виновна... Все это понятия относи тельные... Достоевщина... Милейший Порфирий Петрович мог сомневаться в Митькииом признании — ему истину подай... А

кто старушонку убил, Митька или Раскольников, Порфирию дела нет... А мой Владлен глазами только хлопает. Слушаюсь!

Какие хмотивы двигали обвиняемой Воробьевой? Мотивы... Ду рак желторотый... Сам — следователь, и мотивы ищи... Дурак-то он дурак, да пожалуй и не такой уж он дурак... Все на меня свалил. Я понимаю, конечно, что слово товарища Беленького — закон... Интересы государства превыше всего... Вы, Вячеслав Алексеевич, прокурор опытный, а я — следователь начина ющий... Подскажите, с чего начать. Хорошо хоть мыслишку о Ломтевой подкинул этому Владлену... И о выгодных маль чиках вовремя ему подсказал... Сообщницу этот балбес зря приплел — лишняя волокита... Ничего... поработают немного — поумнеют... На таких, как Владлен, спрос большой... Они быстро в гору идут... Он и часу не возился с Воробьевой... Как услыхала она, что тетя умерла, — все подписала... Нет худа без добра... Если бы тетка Домны не пришла ко мне да не сказала бы, что Воробьева «души в тетке своей не чает, за то и на позор пошла», не знал бы я, с какого бока к Воробьевой

86

приступиться... Воробьева... Дадут ей десять лет — и хватит...

Беленький промолчит, а я тем более... Подумаешь, десять лет...

За катушку ниток столько даем... За прогул — не меньше...

Чего голову себе пустяками забивать... С такими мыслями не прокурором работать, а пастухом колхозным... И то терзаться будешь... Правильно или неправильно корову кнутом хлест нул... А вдруг да она не виновата... Прощения просить у коро вы?... Миллионы людей гибнут... Чем они виноваты?.. А в лаге рях сколько их по-настоящему виноваты?.. Много? Мало? Смот ря как считать...

— Встать! Суд идет! — громко объявил секретарь.

— Именем Советской Федеративной Социалистической Рес публики... — монотонно и глухо читал судья.

Рита не улавливала смысл прочитанного. Услышав слова двадцать лет лишения свободы, она успела подумать: больше, чем Фикса говорила... Она сказала «пятнадцать». И тут ж е в сознание Риты ворвались новые слова: ...но принимая во вни мание молодость подсудимой, ее пролетарское происхождение и то, что отец и брат подсудимой пали смертью храбрых...

суд счел возможным... «Простят? Отпустят?»... десять лет ли шения свободы без поражения в правах после отбытия меры наказания... Приговор может быть обжалован...

Я оплевала могилы близких... Плюнула на тетю Машу...

Плюнула на отца... Рита увидела лицо тети Маши. Она что-то ворчит, одевает ее, грозит ей пальцем. А лицо смеется. В глу бине синих глаз — беспокойство, нежность, любовь. Не увидел бы отец, что она одевает такую большую девочку. Она протяну ла Рите куклу, нарядную, кудрявую, веселую. Волосики — чи стый шелк, — с затаенной гордостью, певуче хвалит свой пода рок тетя Маша и гладит Риту по голове. И не понять, чьи воло сики «чистый шелк», — ее, Риты, или куклы. Играй, играй, чего уж там, — смущенно ворчит тетя Маша, делая вид, что хочет разжать ручонки племяницы, крепко обвившие ее шею.