Я в порядке, и ты тоже

В течение всего нескольких часов на смену того, что, как мне казалось, я знала о Дженни, пришли знаки вопроса и неуверенность.

Я опрокинула стакан до дна. Остатки вина, стекая с языка, обожгли мне горло. Я чихнула и закашлялась, отчего у меня защипало в носу, а глаза, все еще мокрые от слез, повлажнели еще больше.

Когда я наконец откашлялась, я сползла со стола и поставила стакан в посудомоечную машину, потому что оставить его в раковине значило бы создать для себя в два раза больше работы. Потом я поднялась наверх и снова легла в постель рядом с Санджеем, который по-прежнему пребывал в нокауте. Небо, должно быть, прояснилось, потому что сквозь шторы в комнату струился лунный свет. Я покрепче зажмурилась, стремясь погрузиться в темноту.

Но спустя несколько минут глаза, как по команде, раскрылись, я никогда быстро не засыпала. Перевернувшись на бок, а потом на живот, я попыталась осознать истину.

Дело было именно в том, что я рассказывала Дженни почти обо всем, а она, как оказалось, не рассказывала мне ничего. Я все еще испытывала злость, но теперь она соперничала с разочарованием и стыдом от того, что я была наивной, думая, что она откровенна со мной до конца. В самом деле я чувствовала себя такой подавленной, как никогда, и это было нелегко для той, кому собственная мать сказала, что недостаточно любит ее для того, чтобы оставаться рядом.

В последний раз, когда я видела Дженни, она встретила меня словами о катастрофе. Возможно, она ничего не подразумевала под этим.

А возможно, подразумевала. А я отреагировала так же, как Санджей, когда тот притворяется, что обращает на меня внимание. «Ты замечательно выглядишь».

Глава 8

На следующее утро я проснулась на том месте, где обычно спит Санджей, а он уже встал с постели. В панике я бросила взгляд на будильник. Было начало десятого, что означало, что я опаздывала на… все.

Потом я вспомнила, почему так проспала и что вчера осознала, и паника превратилась в ужас.

Перекатившись на другую сторону кровати, я нашла на полу телефон, чтобы послать письма Иоланде и Рассу. Я не могла собраться с силами, чтобы написать о том, что произошло, потому ограничилась словами «чрезвычайная ситуация», полагая, что Расс сообщит Иоланде то, что ему было известно. Вероятно, в этот момент он представлял проект Джорджу Блатнеру, что по некоторым причинам было довольно проблематично: дело было не только в том, что когда-нибудь Расс попросит меня об услуге, но и в том, что благотворительный взнос Блатнера нужен был мне для того, чтобы мою зарплату повысили чуть больше, чем на три процента, когда в сентябре я приду на переаттестацию. (Цена за балетный класс Стиви снова вознеслась, будто сам Господь Бог, а Майлз осенью собирался заняться футболом, для чего требовалось не менее трехсот долларов на запись и экипировку, из которой он вырастет еще до конца сезона. Плюс к тому нашему водонагревателю жить осталось недолго.)

Вытянув из комода майку и шорты, я надела их. Повышение зарплаты, внешкольные занятия, горячий душ, какое это все теперь имеет значение? Дженни умерла.

Санджей, сидя за кухонным столом, печатал на своем компьютере.

Вероятно, я ожидала, что он вытирает слезы, склонившись над упаковкой бумажных носовых платков, потому что, когда я увидела его стучащим по клавиатуре, во мне разгорелась злость.

– Ты работаешь? – спросила я, входя в комнату.

Он поднял на меня глаза и быстро опустил крышку ноутбука.

– Уже нет.

– Но ты работал, – сказала я. – Как ты способен сосредоточиться в подобный момент?

– У меня было немного времени, и я подумал, что могу использовать его.

В любой другой день я наградила бы его золотой звездой за трудоспособность. Я потерла свои опухшие глаза.

– А где дети?

– В лагере. Я только что отвез их туда.

Я была бы рада, если бы это не напомнило мне о том, почему в такое время я все еще дома.

– Спасибо… Ты… – У меня дрогнул голос.

– Видел Сесили? – сказал он.

Я кивнула.

– Нет. И я не сказал вожатым о том, что случилось. Полагаю, что они не знают.

– Полагаю, что еще никто не знает, – сказала я. «Мне нужно было бы сказать Джэл и Соне. И нашей парикмахерше – моей парикмахерше», – подумала я, и меня пронзила печаль.

– Я сварил кофе, – сказал он.

Он никогда не варил кофе, я всегда пилила его за это. Но это было похоже скорее не на победу, а на напоминание о том, что в этот день все не так.

– Спасибо, – сказала я.

Он пошел и достал кружку из буфета, которую протянул мне.

– Как ты себя чувствуешь? – мягко спросил он.

Наливая кофе в чашку, я не смотрела на него. Не могла.

– Не знаю. Думаю, что держусь.

– Держишься? Потому что я ощущаю себя совершенно контуженным.

Теперь я посмотрела на него с удивлением, передавая ему кофейник. Санджей и вправду выглядел контуженным, и это было запоздалым утешением.

– Я понимаю, все мы не вечны, но я никогда не ожидал, ну, что нечто подобное может произойти с таким человеком, как Дженни, – сказал он, наполняя свою чашку.