Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Доктор М. соответствует функции, сыгравшей в жизни Фрейда важнейшую роль — функции его сводного брата Филиппа, о котором я по другому поводу уже рассказывал вам, упоминая о нем как о лице, существенном для понимания эдипова комплекса в жизни самого Фрейда. Если Фрейду удалось познакомиться с эдиповым комплексом столь знаменательным для истории человечества способом, то дело здесь, очевидно, в том, что к моменту его рождения у отца уже было от первого брака два сына, Эммануил и Филипп, разница между которыми была всего три года, но каждый из которых по возрасту вполне годился в отцы маленькому Зигмунду, чья мать была упомянутому Эммануэлю ровесницей. Эммануэль этот был для Фрейда предметом ни с чем не сравнимого ужаса. Многие впоследствии думали, что средоточием всех ужасов был именно он — и напрасно, так как Филипп тоже был им причастен. Это он засадил в тюрьму старую кормилицу Фрейда, влиянию которой придают зачастую преувеличенное значение, — так, именно с ее помощью культуралисты пытались представить Фрейда добрым католиком.

И все же персонажи промежуточного поколения сыграли значительную роль. Они замечательны тем, что позволяют сосредоточить всю агрессию на отце, не слишком задевая при этом отца символического, который поистине находится на небесах — от святости хотя и далеких, но свое исключительное значение от этого не теряющих. Символический же отец остается, благодаря этому разделению функций, в неприкосновенности.

Доктор М. воплощает собой отца воображаемого — идеальный персонаж, сформированный на основе отцовского псевдообраза. Отто соответствует другому персонажу, который занимал в жизни Фрейда постоянное место, — близкому знакомому, выступавшему одновременно в роли врага и друга и из друга на глазах превращавшемуся во врага. Леопольд же выступает как персонаж, нужный для того, чтобы его этому другу-врагу, этому любезному врагу противопоставить.

Вот вам и еще одна триада — совсем не похожая на предыдущую, но в сновидении тоже присутствующая. Истолкование Фрейда помогает нам понять ее смысл. Но какова ее роль в сновидении? Роль эта состоит в игре с речью, со словами суда и приговора, с законом, со всем тем, что мучает Фрейда вопросами вроде: Прав я или нет? Где истина? Каково решение этой проблемы? Где я нахожусь?

В первый раз, сопровождая эго Ирмы, мы встретились с тремя женскими персонажами. Фрейд отмечает, что все они скрещены между собою настолько, что сплетаются в конце концов в узел, и мы оказываемся перед лицом бог весть какой тайны.

Анализируя этот текст, следует брать его в расчет весь, вместе с примечаниями. В данном случае Фрейд упоминает о наличии в ассоциациях места, где сновидение погружается в непознанное, — места, которое он называет пупом сновидения.

Мы приходим, наконец, к тому, что скрывается за этим мистическим трио. Я говорю мистическим, потому что теперь смысл его нам известен. Три женщины, три сестры, три ларца — смысл их Фрейд успел с тех пор нам поведать: в конечном счете за ними стоит смерть, вот и все.

Именно об этом идет здесь речь. Появление смерти различаем мы даже сквозь шум и гам второй части. История дифтеритной пленки прямо связана с угрозой, очень далекой, под которой оказалась двумя годами ранее жизнь одной из дочерей Фрейда. Угрозу эту он пережил как наказание за терапевтическую неосторожность, которую некогда совершил, когда прописал одной из своих пациенток слишком большую дозу сульфонала, не зная, что продолжительное использование его может иметь нежелательные последствия. Ему казалось, что это цена, которую уплатил он за допущенную им профессиональную ошибку.

Во второй части три персонажа, словно издеваясь, перебрасываются как мячом самыми животрепещущими для Фрейда вопросами: Каковсмысл невроза? Каково направление лечения? Насколько моя терапия неврозов хорошо обоснована?. И за всем этим стоит Фрейд, который сновидение видит, оставаясь при этом Фрейдом, который ищет к сновидениям ключ. Вот почему ключ к разгадке сновидения является одновременно ключом к разгадке невроза и ключом к правильному лечению.