Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Говоря со своими ближними, субъект пользуется общим для всех языком, в котором воображаемые Я выступают как вещи не просто вне-существующие (ex-sistantes), a реальные. Будучи не в состоянии узнать, что же именно находится в поле, где конкретный диалог протекает, он имеет дело с определенным числом персонажей: а', а''.Ив той мере, в которой субъект ставит их в связь со своим собственным образом, те, с кем он говорит, становятся одновременно теми, с кем он себя отождествляет.

Говоря так, нельзя упускать из виду основное допущение, из которого мы, аналитики, исходим — мы твердо убеждены, что существуют и другие субъекты помимо нас, что существуют между субъектами отношения вполне неподдельные. У нас не было бы причин так думать, не будь наше убеждение засвидетельствовано тем фактом, который как раз субъективность и характеризует — тем фактом, что субъект способен нас обмануть. Это и есть решающее доказательство. Я вовсе не утверждаю, что это единственное основание реальности другого субъекта, — это его доказательство. Другими словами, на самом деле мы обращаемся к A1, A2, которые и суть то, о чем нам ничего неизвестно — настоящие Другие, истинные субъекты.

Они находятся под другую сторону стены языка — там, где мне никогда до них не добраться. Это ведь к ним, по сути дела, обращаюсь я каждый раз, когда произношу слово истины, но достигает оно, по законам отражения, лишь а' да а''. Я всегда устремляюсь к субъектам истинным, а довольствоваться мне приходится только тенями. От Других, истинных Других, субъекта отделяет стена языка.

Если речь основывается на существовании Другого, истинного, то язык создан для того, чтобы отослать нас к другому объективированному, к другому, с которым мы вольны обращаться как нам угодно, в том числе и почитать его за объект, то есть

заранее полагать, что он сам не знает, что говорит. Когда мы пользуемся языком, наше отношение к другому все время витает внутри этой двусмысленности. Другими словами, язык создан как для того, чтобы укоренить нас в Другом, так и для того, чтобы в принципе помешать нам его понять. Именно с этим имеет дело аналитический опыт.

Субъект не знает, что говорит, и на то у него есть сама уважительная причина — ведь он не знает, что такое он сам. Зато он себя видит. Вы прекрасно знаете, что видит он себя по ту сторону зеркала и притом весьма неотчетливо, что объясняется принципиально незавершенным характером его зеркального первообраза [Urbild], который является не просто воображаемым, но вдобавок и иллюзорным. Именно этим фактом и объясняется то извращенное по своему характеру отклонение, что наблюдается в последнее время в аналитической технике. Субъект, с ее точки зрения, призван соединить в одно целое все более или менее расчлененные и расчленяющие его формы того, в чем он ошибочно усматривает самого себя. Он призван собрать воедино все действительно пережитое им в прегенитальной стадии, свои разбросанные члены, свои частичные влечения, всю последовательность частичных объектов — вспомните Святого Георгия Карпаччо, готового обуздать дракона, с разбросанными вокруг отрубленными головами, руками и т. п. Анализ же призван способствовать тому, чтобы Я смогло набраться сил, реализовать себя, стать цельным. Бедное Я! Когда к цели идут прямо, когда ориентиром служит воображаемое и прегенитальное, в результате неизбежно приходят к анализу того типа, в котором потребление первичных объектов происходит посредством образа другого. Сами не зная почему, авторы, следующие этим путем, приходят к тому же самому выводу: Я не способно воссоединиться с собой и восстановить свою целостность иначе, как посредством себе подобного, которого субъект имеет перед собой (или позади себя — результат будет тот же).

Дело в том, что свое воображаемое Я субъект воссоздает вокруг другого центра, в форме Я аналитика. Причем Я это не остается просто воображаемым, так как речевое вмешательство аналитика мыслится не иначе, как встреча двух Я, как осуществляемая аналитиком проекция строго определенных объектов.

Анализ, в перспективе этой, всегда оказывается представлен и спланирован в плоскости объективности. Задача его, как пишут сторонники этой точки зрения, состоит в том, чтобы позволить субъекту перейти от реальности психической к реальности истинной, то есть к луне, воспроизведенной в Воображаемом точь-в-точь, что от нас тоже вовсе не скрывают, по образу Я психоаналитика. При этом они оказываются достаточно последовательны, чтобы отметить, что речь вовсе не идет о попытке субъекта чему-то научить или дать ему представление о том, что должен он в мире делать: работа ведется именно в плане Воображаемого. Вот почему более всего ценится то, что считают расположенным за тем, что рассматривается как иллюзия (а вовсе не стена) языка, — неизреченное переживание.