Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Поскольку мне необходимо сегодня окончательно расставить акценты, поставить ту финальную точку, которая послужит вам в дальнейшем схемой ориентирования, то я вернусь к тем четырем полюсам, которые не раз изображал для вас на этой доске.

Начну с А. А — это Другой (Autre) в радикальном смысле, Другой из восьмой или девятой гипотезы Парменида. Он же — реальный полюс субъективного отношения, то самое, с чем связывает Фрейд отношение к инстинкту смерти.

Далее, перед вами m (moi), собственное Я, и а, другой (autre), который на самом деле не другой вовсе, поскольку природа его такова, что он всегда выступает в паре с собственным Я, поддерживая с ним зеркальные отношения взаимозаменяемости: ego — это всегда alter-ego.

А здесь перед вами S, который является одновременно субъектом, символом, и еще фрейдовским Es. Символическая реализация субъекта, всегда представляющего собой создание символическое, — это связь, идущая в направлении от А к S. Связь эта присуща любой субъективной ситуации и носит характер скрытый и бессознательный.

В основу этой схемы не кладется субъект отрешенный, изолированный. С тех пор, как в мире есть люди и они говорят, все в нем увязано с порядком символическим. То, что передается и стремится обрести конкретные черты, представляет собой огромное сообщение, где все Реальное предстает мало-помалу на новом месте, в переделанном, пересозданном виде. Символизация Реального стремится стать равноценной вселенной, и субъекты являются в ней лишь ретрансляторами, опорами. Наша роль в ней сводится к роли разрыва в одном из соединений цепи.

Что-то понять можно только исходя из этого, и каждая работа Фрейда напоминает нам именно это, дает нам именно этот урок. Возьмите схему психического аппарата, фигурирующего в небольших рукописях, адресованных Фрейдом Флиссу, возьмите также последнюю часть Толкования сновидений. Можно подумать, что он просто пытался формализовать то, что называется научной символикой, — ничего подобного. Острие мысли Фрейда, идея, которую не найти больше ни у кого, состоит в том, на чем он в особенности настаивал в главе VII- функция сознательная и функция бессознательная прямо противоположны друг другу. Это исходное положение (оправдано оно или нет, не имеет значения, так мы здесь просто комментируем Фрейда) кажется ему принципиально важным для объяснения того, что конкретно с субъектами его анализа происходит, для понимания областей психической жизни. То, что происходит на уровне чистого сознания, на уровне коры головного мозга, где то отражение мира, которое мы называем сознанием, помещается, стирается впоследствии, не оставляя следов. Следы переходят в другое место.

Именно отсюда берут начало абсурдные представления, пищу которым дает термин "глубина" — термин, которого он мог бы избежать и которым воспользовался так плохо. Это означает, что в конечном счете живое существо может принять и зарегистрировать лишь то, принять что ему записано на роду — точнее, функции его приданы ему не столько для того, чтобы принимать, сколько для того, чтобы не принимать. Оно не видит и не слышит всего того, что не нужно для его биологического выживания. И только человек, он один, выходит за пределы того Реального, которое составляет его биологическую природу. Именно здесь-то проблемы и возникают.

Все одушевленные машины строго привязаны к условиям внешней среды. Если они изменяются, то, как объясняют нам, лишь по мере того, как изменяется эта внешняя среда. Само собой разумеется, что свойство большинства животных видов состоит в нежелании ничего знать о том, что их беспокоит, — лучше уж вымереть. Отчего они, кстати сказать, и вымирают, а мы сильны. Фрейд не черпает вдохновение в мистике. Он не верит в существование в природе формопорождающей силы как таковой. Тип и форма связаны для животного с выбором во внешней среде, связаны как лицо и изнанка. Почему же у людей происходит все по-другому?

Существует достаточно лабораторных экспериментов — между прочим, крайне изнурительных — которые показывают, что

если осьминога или любое другое животное настойчиво помещать перед треугольником, то оно начинает в конце концов его узнавать, то есть делает некое обобщение. Именно это отвечает, в общем плане, на вопрос, который задавал здесь Валабрега. Новизна же у человека заключается в том, что в этом воображаемом согласовании что-то незаметно оказывается потревожено и возникает зияние достаточно широкое, чтобы дать место символическому использованию образа.

Итак, следует предположить наличие у него некоего биологического пробела, которому я как раз и пытался дать определение, когда говорил с вами о стадии зеркала. Тотальное пленение желания и внимания уже само по себе предполагает какую-то нехватку. И когда я говорю вам о желании человеческого субъекта, связанном с его образом, о том в высшей степени обобщенном воображаемом отношении, которое именуется нарциссизмом, нехватка эта уже налицо.