Я вам не ведьма!

Но он, скорее всего, и правда видел единорога, и, если он работает в конюшне, даже убирал за ним вполне прозаический лошадиный навоз. В этой академии невероятное становилось делом житейским, поэтому он вполне мог видеть мою покойную бабушку под окном.

Было бы глупо высмеять его за желание помочь… даже если он выдумал это лишь затем, чтобы со мной поговорить, не стоит высмеивать его за попытку.

– Со стороны отца или со стороны матери? – непринужденно поинтересовалась я.

– Со стороны отца, я же не знаю, как выглядела твоя… ваша бабушка со стороны матери, – пожал плечами Элий.

– Но знае…

Я осеклась.

К нэю Элию я старалась обращаться на «вы», как будущая примерная жена, лишь иногда, в самые счастливые моменты говоря «ты»; но к слуге, имени которого я даже не знаю, обратиться на «вы» я никак не могла. Он бы сразу обо всем догадался.

– Но знаешь, как выглядит моя бабушка со стороны отца? Ты кто такой?

– Вы меня не помните, но ваше лицо я видел в газетах, которые разносил мальчишкой. Мы из одного города, тайе, – он понизил голос, произнося мое имя, – Елания… Когда ваша бабушка умерла, ваш достопочтимый отец не поскупился на похороны. Мой отец был похоронным музыкантом, я иногда увязывался с ним; были щедрые чаевые, и я запомнил покойницу. Хорошая память на лица, – сказал Элий самую чуточку слишком быстро, достаточно быстро, чтобы я поняла, что он немало поломал голову над этой историей.

– То есть ты видел призрак моей бабушки под моим окном?

– Так точно.

– И?..

– Мне показалось, вам нужно об этом знать.

Так передал бы через Щица! Зачем же говорить со мной ради такой мелочи! Я… Я совсем другого ожидала! Не знаю, чего именно, но другого, другого! Наш первый разговор за столько времени – о призраке бабушки?

Я сердилась на него, хоть и отлично понимала, что здесь только моя вина.

– Я… что-то не так сказал? – спросил Элий, внимательно рассматривая мое лицо.

Но я ведь даже не покраснела, и… что у меня там? Прыщ на лбу?

– Я просто… немного… – Я хотела было сказать «испугана», но это было бы вранье, а я и так достаточно завралась, – немного неожиданно. И откуда ты знаешь, где мое окно?

Это была самая длинная пауза в моей жизни, хотя едва ли она длилась дольше секунды.

– Ты мне нравишься, вот и знаю, – наконец сказал Элий и поспешил дальше, мимо меня.

И хорошо. Пуф! И у меня все лицо горит, я уже и забыла, как мне нравилась эта его уверенность в себе, то спокойствие, с которым он признавал такие вещи.

Я должна была возмутиться, как это так, какой-то слуга, да ко мне, да на «ты», да еще так прямо, я приличная девушка, а не какая-то рыхлая рыночная хохотунья, которым офицеры бросают такие слова, словно косточки голодной собаке; но меня хватило лишь на то, чтобы посмотреть ему вслед.

У поворота он остановился и крикнул:

– Береги себя! И… Питайся хорошо, так осунулась! – И раз! Исчез.

И я подумала, что, наверное, за этой его уверенностью должна прятаться недюжинная смелость. Что в том, что он способен показать мне собственную сердечную слабость, и вовсе нет уверенности – только смелость.

Смелость, которой мне так не хватает.

Я ведь не раз признавалась ему в любви. Но будь это правда, я бы не смогла проронить ни слова.

В комнате я встретила Щица: он пытался занести в дверь огромную стопку высушенных вещей. Стоило ему протянуть руку, чтобы придержать дверь, стопка опасно кренилась, он руку отдергивал, поправлял сползшую верхушку из простынь и пробовал снова.

За этим танцем можно было бы наблюдать вечно, но Щиц всегда был для меня больше, чем слуга, и развлекаться за его счет я себе не позволяла.

– Я открою.

– Угу.

В комнате я уселась на свой любимый стул с высокой спинкой, на которую так удобно класть подбородок, и следила, как он невозмутимо раскладывает вещи по полкам. Среди вещей, между прочим, мелькнули панталончики Бонни, которые он без колебаний отправил к таким же.

– Ты же колдовать мог, а? – вдруг спросила я.

– Мог.

– И блестящее будущее тебя ждало?

– Ну, ждало, – передернул плечами Щиц, зачем-то заново перекладывая простыню еще более аккуратным прямоугольничком.

– А теперь ты горничная, – заметила я.

– Похож, ну.

– И горничная так себе.

Это не было попыткой обидеть. Просто констатация факта. Хорошая горничная никогда не возьмется за обязанности прачки, а если и возьмется, то отстирает от подола Бонни то огроменное кофейное пятно, а не будет маскировать его иллюзией, которая так неудачно сползет во время ее медитации.

Может, она поэтому сегодня такая нервная? Пока я отвернулась, кто-то наговорил ей вчера гадостей из-за этого пятна? Я бы заметила, если бы это была Марка… Или я неудачно съязвила? Не помню.

Вообще какая-то ерунда с памятью творится. То ли из-за того, что недосыпаю, то ли из-за того, что много учусь. Голова по вечерам болит, а по утрам еще и зрение подводит – то вон Щица длинного на травке вижу, то Каркару без ее магической шпаклевки.