Я вернусь

Глава 22. Завещание орла

В наступление пошли на большом подъеме. Так уж случилось, что перед атакой речь командира полка разбередила мне сердце, проникла в самую душу.

–– За Родину! За Сталина! За слезы наших матерей! – этот призыв крутился у меня в голове с первых минут сражения за Миллерово.

Схватка была жаркой. Немцы успели нарыть окопов, подготовить пулеметные точки, минометы подтащить. Наш артобстрел всю их систему не подавил, гитлеровцы не итальянцы, чтоб после первого разрыва руки поднимать. Пули свистели беспрерывно, что голову от земли не поднимешь. Наступаем, а укрыться негде! Кругом голое поле со снегом, и где-то далеко впереди чернеют окопы, в которых засел враг. Как добраться до них живым под кинжальным огнем сразу десятка пулеметов? Теряя товарищей, мы отчаянно ползли вперед. Хуже даже, чем под Сталинградом, там и дым был с пожаров, и обломков много, а тут ровное поле. Как тараканы на свету, только тапком придави.

Выжить под таким обстрелом могли, наверное, лишь самые везучие. В мою заплечную сумку уже несколько раз попадали пули врага. Смерть, казалось, была неминуемой.

«За слезы наших матерей»… Эх, зачем я вспомнил эти слова перед самой гибелью! Я не мог уже видеть огневые точки врага впереди себя, напоминающие огоньки от сварочного аппарата, не слышал свиста пуль и вой мин. Перед глазами возник образ матери, моей доброй, любимой всем сердцем матери, и я как будто бы слышал сквозь этот грохот ее ласковый зовущий голос:

–– Тоойуом, Тонгсуо…

Вспомнил я ее слезы, когда она провожала меня на войну. Я даже представить не мог, как она будет плакать, когда ей принесут похоронку, когда известят, что ее Тонгсуо больше нет на белом свете?! Я не мог сейчас умереть, потому что тогда моя мать умерла бы от слез! Это была бы самая высшая несправедливость на свете, даже большая, чем то, что я сам вот-вот умру!

Этот момент я всегда вспоминаю с тем же комом в горле, со слезами, неподобающими бойцу, мужчине… Но тогда, представив мать, я мимолетно вспомнил свои родные алаасы, школу, как мы учили наизусть стихотворение Платона Ойунского «Завещание орла»…

…Мин эппин таhааран

Хаххата оностун!

Эти строки будто бы стучались в мою голову, барабанили в мое застывшее на мгновенье сознание. Во времена гражданской войны в Якутии красноармейцы выстраивали перед окопами заслон из мерзлых балбаахов и трупов, погибших бойцов. Такую ограду не могли пробить никакие пули. В стихотворении, которое я вспомнил, умирающий красноармеец завещал поступить с его телом именно таким образом. «Плотью своей я даже мертвым буду бороться с ненавистным врагом», – говорил умирающий герой.

Все эти мысли за доли секунд пронеслись в моей голове словно бешеные кони. Вокруг Миллерова бои шли давно, поэтому недостатка в мерзлых трупах не было. Как раз передо мной виднелись полузасыпанные снегом останки какого-то бойца, я уж не стал разбирать подробностей, кто он был. Собрав всю волю в кулак, я дополз до него и, рискуя угодить под пули, стал переворачивать мерзлый труп товарища на бок, чтобы укрытие было более надежным.

Это стоило невероятных усилий, но, все же я справился. Перевернув труп, я ненароком заглянул в его мертвое лицо… Меня едва не стошнило. Парня убило прямо в лицо, только глаза остались – удивленные, непонимающие. Лежать рядом с ним я не мог, поэтому отполз назад, насколько мог. Толку в таком случае от заслона было немного, хотя и получился маленький бруствер. Достав свою лопатку, я начал потихоньку окапываться в глубоком снегу.

Ух и работка была! Снег тяжелый, плотный, саперная лопатка размером чуть побольше двух ладоней, да еще и встать нельзя – мигом пуля срубит. Не поймешь, то ли копаешь, то ли сам по себе зарываешься, как будто крот какой.

Все же «подсказка» из школьного прошлого меня выручила. Пули застревали в моем зловещем ограждении, я слышал характерные звуки и продолжал копать снежный наст до самой земли. В выкопанном углублении и за замерзшим трупом я был в относительной безопасности под косящим без разбора огнем противника.

Гляжу по сторонам, вроде бы и другие наши последовали моему примеру. Кто окопался, кто за трупом схоронился. Лежим так, отстреливаемся по вспышкам противника – тут винтовкам самое раздолье. Я патроны берегу, с беспокойством нащупываю время от времени единственную оставшуюся гранату в кармане. Вот бы забросить ее в окоп, туда, где строчит пулемет, не давая нам встать в полный рост и побежать вперед с громогласными криками «Ура!». А как забросишь? Ни проползти из-за бруствера, ни в полный рост встать, чтоб подальше кинуть. А команды наступать все нет. Неужели, думаю, командиров не осталось?

–– Уррааа! – вдруг послышалось откуда-то справа. Крик подхватили слева, сзади… Все кто был жив, поднялись как один в бой, подставляя под фашистские пули свои сердца… Сейчас или никогда! Целой волной пошли, будто убитые поднялись и снова атакуют это проклятое неприступное Миллерово.

–– Уррааа! – закричал и я, поднимаясь из своего укрытия. От долго лежания ноги стали будто деревянные. Но важно было сделать первый шаг… Второй…