Я вернусь через тысячу лет. Книга 2

Ссыльных были сотни, и заунывный вой поднялся над тихим обычно Берёзовом. В этом вое слышались и жалобные женские взвизги, и плач детей, и надрывный сухой кашель множества простуженных людей.

Церковь, конечно, не действовала, священника в Берёзове не было, но несчастные люди, пригнанные в далёкий чужой невероятно холодный для них край, долго молились на непонятном мне языке. Видно, просили Бога — своего ли, нашего ли! — чтобы спас их. А больше просить было некого.

Вокруг постепенно собрался берёзовский народ, и толстое тёмное кольцо сидящих на снегу ссыльных окружилось тонким пунктирным кольцом местных жителей. За спиной и вокруг себя слышала я негромкие переговоры:

— Свой-то Бог призвал их хлебом-солью фашистов встречать. Теперь, вишь, нашему Богу молятся…

— Ну, так ить не все! Бабы-то с детишками при чём?

— Одних баб, что ль, в голой степи оставлять? Тоже не дело… Передохнут! Пожалели, видать, вместе сослали…

— Ничо! Среди наших мансей обживутся, потеряются. Таки же косоглазые!

— Оно, видно, сверху так и задумано.

— А всё-тки жаль их! Люди же! Хоть на квартиру пускай от жалости… Собаку-ту бездомну в мороз пожалеешь…

— И то сказать… Не помёрзли бы с непривычки… Дров-то с собой на барже не привезли.

— Каки в степи дрова? Там кизяками топят.

— Много с их тепла!.. Дерьмо оно и есть дерьмо…

Днём ссыльных покормили из какой-то походной кухни, потом стали распределять по квартирам, развозить телегами по окрестным сёлам. Снега ещё мало было, сани не шли. Но уже было холодно, и калмыки дрожали в неподходящей для сибирской зимы одежде. Некоторые сразу попали в мамину больницу, особенно дети. Умирали они в первую зиму буквально как мухи. Три калмыцкие девочки, которые попали в наш первый класс, до весны не дожили. И по-русски они понимали плохо. А учили, понятно, на русском. Калмыцкого в Берёзове не знали.

В конце пятьдесят шестого года я заканчивала педучилище в Ханты-Мансийске. Писала в окружную газету, часто бывала в редакции. И узнала там, что ездит по северу Тюменской области зампред Калмыцкого облисполкома, разыскивает и собирает калмыков для отправки в родные края. Не одни, видно, «берёзовские» баржи привезли ссыльных в наш округ… А Калмыкию уже потихоньку восстанавливали. Правда, была она ещё не автономной республикой, как до войны, а просто областью.

Делалось всё это тихо, без огласки. В газетах — ни слова! А разыскивать калмыков в беспредельной сибирской тайге было, понятно, нелегко. Их широко разбросали, их мало осталось. Имена их и фамилии почти не отличались от хантыйских и мансийских. Возможно, на то и был когда-то сталинский расчёт — на полную бесследную навечную ассимиляцию «провинившегося» народа.

— А почему бы не опубликовать объявления и статьи во всех районных газетах? — спросила я в окружной редакции. — Прочтут и сами объявятся.

— Что ты! — ужаснулись местные журналисты. — Этого мы не можем! Это означало бы печатно признать, что был сослан целый народ. Невозможно такое признать!

Я вспомнила плотное чёрное кольцо на заснеженной площади вокруг церкви в Берёзове. Вспомнила многоголосый вой, взвизги и кашель. Вспомнила жуткую бесполезную, чуть ли не предсмертную молитву чужому Богу.

Сделать такое мы можем. Но признать!..

* * *

Так вот почему Розита поторапливала меня с этим чтением! Страшный урок массовой депортации… Мотай на ус! Не повторяй чудовищных ошибок!.. Как и с той давней новеллой про начало города на костях…

Спасибо, умница! Увы — уже не моя… Пока жив я, такого здесь не случится.

53. «Зачем к тебе может прийти хур?»

Языки мы с Лу-у изучали всё время. Днём она показывала и называла мне предметы быта, деревья, кустарники, травы, грибы и ягоды, птиц и зверюшек. Как правило, у меня были для них только обобщённые названия на «глобе». Конкретика не совпадала. Здешние хвойные были не елью, не сосной, не лиственницей и даже не пихтой, а чем-то средним. В ближних лесах существовал всего один тип хвойных деревьев — «кэш» на языке купов. То же самое и с лиственными. Севернее Аки я насчитал всего четыре вида лиственных деревьев. Южнее Аки добавлялись ещё два вида пальм. А вдоль реки гнула тонкие ветки над водой «уя», похожая на плакучую иву. Её ветками купы подвязывали шкуры на талии, и я поначалу принял их за лианы.

Видимо, постоянство климата не способствует разнообразию флоры. Раз приспособившись, она уже, как говорится, не рыпается, не ищет. Природные условия не заставляют.

По ночам мы с Лу-у тоже занимались языками. Руку, ногу, шею, уши, нос и прочее можно показать да назвать и в темноте. Порой за ночь удавалось выучить две-три фразы. Мне — на языке купов. Лу-у — на «глобе».

Однако сплошь и рядом этого не хватало, и приходилось надевать мыслеприёмники. И в эту ночь тоже пришлось. Знакомых слов и заученных фраз было ещё слишком мало.

— К нам скоро прилетят гости, — сообщил я. — Сын неба и его помощница.

— Зачем? — спокойно поинтересовалась Лу-у.

— За комарами, мухами и другими насекомыми.

— Кому они нужны? — Лу-у рассмеялась.