Я вернусь через тысячу лет. Книга 2

— Вождь Мих просил передать великому вождю Тору, своему другу и брату, вот этот свет для тёмной ночи. — Натан торжественно вынул из кармана плоский фонарик, мягко нажал кнопочку и отдал Тору. — Вот здесь зажигается и гасится, — показал он. — А когда весь свет выгорит, отдашь Сану. Он вложит новый свет.

Пока Тор разглядывал изящный фонарик, Ренцел тихо объяснял мне:

— Батарейки стандартные. Коробку батареек Розита вложила в медицинский контейнер. Ты про них забыл, а она ничего не забывает. Удивительная женщина!

— Скажи Миху, — попросил Тор, — что я был у айкупов. Их вождь Лар готов пролить кровь с сынами неба. Он тоже хочет стать другом и братом великого вождя Миха.

— Передам! — на самых нижних, самых солидных басах пообещал Натан. — Вождь Мих всё время думает о союзе с купами и айкупами. Он никогда не даст их в обиду. Ухр Тор!

Они остались очень довольны друг другом. И уже через час мы двинулись к болоту, где интересующих Ренцела насекомых было больше всего. А потом предстоял поход к реке и в сухой лес за моим вертолётом.

По пути я заметил, что сумка, висевшая на плече Натана, была точно того же цвета, что и наши голубовато-серые походные костюмы. Всё буйство красок он оставил для других…

Обсуждали мы, естественно, прежде всего проблему умиротворения буйных урумту.

— Всё это может оказаться куда сложнее, чем расписали компьютеры, — тихо предположила Неяку. — Они учитывают только логику и психологию цивилизованного человека. Он создавал эти машины и ничего другого вложить в них не мог. Логика и психология человека нецивилизованного машинам недоступна. И не только машинам, но и далеко живущим цивилизованным людям. У моих предков был очень характерный пример. Прямо в моей семье. Вам это интересно?

— Ещё бы! — отозвался я. — Прежде всего живого опыта здесь и не хватает!

— В середине двадцатого века, — начала Неяку, — московские романтики решили перевести весь народ ненцев на осёдлость. Хватит, мол, кочевать семьями по тундре, жить всю жизнь в чумах, в антисанитарии, детей растить необразованными… Ведь до чего порой доходило? На вертолётах носились по тундре — искали детей, чтобы определить в интернаты, заставить учиться… В общем, построили деревянные дома в приобских посёлках, стали свозить туда семьи оленеводов. Вот вам дом и школа, вот вам детский сад и магазин под боком!.. Не держите детей с женщинами в чуме, где минус двадцать, когда «на улице» минус пятьдесят… кочуйте без детей, только с олешками, и недалеко от дома!.. А дети пусть учатся!.. Так распланировали далёкие от тундры романтики…

Неяку вздохнула и сорвала с ближнего куста ворсистый листок, в «ложбинке» которого застыл неподвижный серый кокон какого-то насекомого, разглядела внимательно и опустила в прозрачный пакетик.

Мы миновали «утоптанное» племенем купов лесное пространство вокруг селения и упёрлись в почти сплошную стену леса. Две едва заметные охотничьи тропки врезались вглубь этой стены — на восток, к болоту, где можно пострелять водоплавающих птиц, и на северо-восток — к излучине Кривого ручья, где можно перейти его вброд и где я «добыл» косулю в ходе пристрелки карабина. Идти было легче на северо-восток, но комаров водилось больше на востоке, в болоте. И шеренгой по тропке не пойдёшь…

— Остановимся здесь, — предложил я. — Хочется дослушать Неяку. А потом уже врежемся в лес…

Натан согласился со мной, и помощница его продолжила:

— Бедные оленеводы, о которых позаботилась Москва, плохо понимали разницу между домом и чумом. Входили в дом, не замечали печь, считали её стенкой и разжигали посреди пола костёр. Немало домов сгорело! В том числе и дом моей пра-пра-прабабки. Звали её так же, как и меня в девичестве — Неяку Салиндер. Ничего из той реформы не вышло! Кочевать возле деревни долго нельзя — олешки быстро съедают вокруг весь ягель. И вообще, не человек ведёт оленей на новые пастбища, а сами олени выбирают путь. Порой — в сотни километров! Олень — животное полудикое. Он всего лишь терпит человека возле себя. В Москве этого не понимали, думали, что оленей пасут как коров. Уходить же в дальнюю тундру без жён оленеводы не хотели. А жёны не хотели надолго оставаться без мужей. Так реформа и разбилась о психологию… Когда я слышу, что урумту учат топить печи — вспоминаю своих предков. Может, дело тут не только в печах?

— А я вспоминаю своих, — тихо вставил Натан. — Тоже есть подходящее семейное предание… Но расскажу я его на каком-нибудь привале. А то проговорим тут весь день… Будет у нас привал, Сандро?

— Будет, — пообещал я. — Есть подходящий родничок. Всё равно хотел его вам показать…