Я вернусь, когда меня не станет

— Щас буду хохотать, не смеши. Думаешь, если вчера вам обоим не накостылял, я тряпка и мною ты можешь вертеть как хочешь? Да мне все равно, с кем ты… давно все равно. Ты же поняла, что я не люблю и не хочу тебя, не могла не понять. А не гнал я тебя потому, что думал, сама скажешь, когда найдешь мужика, по-честному поступишь. Решил так: пока ты не нашла опору, жить-то тебе негде и особо не на что, твоя парикмахерская — кстати, открытая на мои деньги, — дохода много не приносит, пусть уж пока женой числится. А знаешь, почему я дал деньги на твою парикмахерскую?

— Салон, — поправила она мужа.

— Да как ни назови, смысл не меняется. Я решил тебя удалить, чтоб не маячила передо мной и не трепала нервы бабушке. Из вас двоих я выбрал бабушку и отлично жил без тебя, спокойно. Но есть же правила, элементарные приличия… Я к тебе с гуманизмом, мать его, а ты в моем доме, на моей кровати, скрытно и, подозреваю, не первый раз гадила…

— Первый! Честное слово…

— Не свисти, не верю. Ну, сказала бы: любовь, замуж выходишь, я ж гуманист. Так нет! Тебе нужно гадить по-тихому, но чтоб все оставалось по-прежнему. То есть у тебя полная свобода, а я, как честный человек, в жестких рамках — это уже скотство, которое не прощается.

У нее осталось последнее средство — перевести стрелки на мужа, и Леся мстительно прищурилась, гневно бросив:

— Гуманизм, да? Приличия, да? А сам? У тебя совесть чиста? Думаешь, я не знаю, что ты спишь с внучкой деда Артема? Вся деревня о ваших шашнях базарит, мне не раз звонили…

— Так, забрала свои чемоданы — и чтоб больше я тебя не видел. И кстати! До вечера освободи мою квартиру, приедет Яшка, отдашь ему ключи.

— В таком случае, буду с тобой судиться и делить имущество, нажитое в совместном браке.

— Угомонись, болезная. Квартиру мне подарил дед задолго до тебя, а хозяйство… — Георгий широко улыбнулся. — Угадай, кому все принадлежит?

— Твоей маме? — огорчилась жена.

— Логично. Но дед плевал на логику, он предвидел, что отчим захочет выжать из его трудов только деньги, спустив все с молотка. Он о людях думал, которых нельзя оставить ни с чем, ведь многие работали у него, а у меня так и вовсе подавляющее большинство. Да, радуйся, бизнес дедушка завещал своему единственному внуку.

— Ну вот…

— Без «вот», неплохо бы тебе законы знать. Все, что получено по завещанию, не делится, это только мое. А доход, полученный в браке, делится на двоих…

У Леси хищно сузились глаза, Георгий с удовольствием наблюдал за реакцией жены, намеренно тянул главный хук.

— Вот видишь… тебе невыгодно разводиться.

— А тебе надо научиться дослушивать до конца. Мой дед был моим учителем, очень строгим и мудрым учителем и, умирая, думал о людях. Дед тоже был гуманистом. Ты ему с самого начала не приглянулась, как и мой отчим. Он думал, как обезопасить меня, а значит, и наше деревенское царство. И придумал! Конечно, проконсультировавшись с юристами. Я заключил с собственной бабулей договор займа, денег занял у нее столько, что не расплачусь до конца своей жизни. Теперь при разводе делить мы будем долг тоже поровну, ты тоже будешь платить, что справедливо. Ну, как? Сюрприз приятный? Не обмануло моего деда чутье, он здорово просчитал тебя. Странно, почему-то все мои знакомые тебя не любят, но это лирика. Далее. Детей у нас нет, так что… закатайте губы, мадам. Максимум, что я могу тебе оставить из гуманности, — парикмахерскую, а будешь права качать, и ее потеряешь. Затраты сделал я, тебе это известно. Чеки с расписками сохранил, а деньги на салон занял у… правильно, у бабушки! К тому же против тебя у меня есть козырь…

— Этот? — Леся показала ему его же телефон. — Уже нет козырей.

И снова ни на тон он не повысил голоса:

— Ты редкостная и неблагодарная дрянь. Убирайся. Я брезгую…

От искушения врезать ей по уху Георгия сдерживало сознание, что она для него ничто, пустота, зачем же тратиться зря? Еще побежит синяки фиксировать, потом в полицию. Да и Лесю больше бесило безразличие, он не давал ни малейшего повода броситься ему на шею, умолять, рыдать — стену воздвиг перед ней. И все же она открыла было рот, готовясь к активному покаянию, но не успела и одной буквы выговорить, в спальне появилась тяжелая артиллерия — бабушка Георгия:

— Гошенька, там приехал к тебе… А этой что надо?

Георгий, подтягиваясь с улыбкой до ушей, чтобы сесть, ибо предвкушал сначала ток-шоу, потом просто шоу, готовился к просмотру. Бабушка — женщина внушительных размеров, в их семье мелких не водилось, наверняка ее не было дома, когда примчалась Леся, иначе неверная жена не попала бы в спальню внука, а летела бы, переворачиваясь, вдоль дороги обратно в город.