За городом снова начинается дорожная коррида. Хорошо еще, что на заднем сиденье почти каждого мотороллера сидит красивая итальянка, которая делает водителя немного осмотрительнее. Во Франции пассажирка садится на мотороллер верхом, так что есть из-за чего открутить себе шею. Не знаю, что руководит итальянками — стыдливость, сознательное стремление принять красивую позу или врожденная пластика, но они садятся как амазонки: боком, изящно скрестив ноги, так что тоже есть на что посмотреть. Но, увы! Матери семейств, тоже заботясь о красоте позы, с удивительной беспечностью устраиваются на багажнике, держа нередко на коленях своих отпрысков в возрасте нескольких месяцев. При виде этого мы с Лиллой от страха втягиваем головы в плечи, воображая резкий скрежет тормозов, скольжение маленьких колес и… Нередко на мотороллер взгромождается целая семья. Старший ребенок стоит между рулем и сиденьем отца, младший — заклинен между папой и мамой, а самый маленький, еще в пеленках, покоится у мамы на коленях.
Ну что же! Во все времена находились люди, считавшиеся серьезными и утверждавшие тем не менее, что войны имеют свою положительную сторону, что пресловутое кровопускание необходимо для того, чтобы бороться со слишком быстрым ростом населения. В каждой стране есть свои мальтусы.
Мотороллер буквально изменил облик полуострова. Помнится, вскоре после освобождения я видел в Риме на виа дель Тритони выставленный в витрине один из первых мотороллеров «Веспа». Толпа потешалась над ним. Он был смешон. Спустя два года его «называли спальней. Дело в том, что в Италии мужчине и женщине, не состоящим в браке, не дадут комнаты в гостинице. Став легко доступным средством передвижения, мотороллер дал возможность молодым людям увозить своих дульциней в лес. Отсюда и прозвище.
Виченца — прелестный город, веселый, богатый. В нем ровно столько новых домов, сколько нужно для того, чтобы исказить облик многих кварталов и нарушить их гармонию. Город окаймлен широкой улицей, которая уходит вдаль, открывая прекрасную панораму. Начинается улица подъемом к собору; с правой стороны ее возведена аркада, чтобы богомольцы и зрители могли укрыться от дождя или чрезмерной жары.
Запасаемся горючим. Заправщик очень услужлив; он замечает номерной знак Пафнутия и разражается: Франция! Самая прекрасная страна в мире! Красоты Италии? Плевать ему на них! Все люди здесь негодяи. Страна идет к черту. Ничего не поделаешь. Отвратительно. Работы нет. Всякая дрянь гребет миллионы лопатой, а такие бедняки, как он, дохнут от голода, тщетно протягивая руки за подаянием.
— Я был так счастлив во Франции, мсье, мдам! Я вернулся только потому, что отец написал, будто он умирает. В итоге — он не умер, а мне пришлось искать себе работу. Но я здесь не останусь. О негодяи! Ну нет! Меня не возьмешь. 50 лир в час, понимаете вы это? И еще нужно кланяться в ноги. Когда хозяин приходит за выручкой, я должен называть его commendatore[50]
, иначе он меня выгонит. А другого ничего не найдешь — только безработицу!! Нет, я непременно уеду!Он вешает свой шланг, изображая при этом, как он рвет на себе волосы.
— И что заставило меня вернуться? Я уезжаю обратно во Францию! У вас есть купоны? Спасибо, сударь. Послезавтра я уезжаю.
— А на что вы купите себе билет? Ведь ваши 50 лир в час…
Он смотрит на меня, изумленно раскрыв рот.
— А чаевые, мсье!
Так-то. Остается только преклониться перед этим аргументом и ехать дальше.
В Венеции, покинув Пафнутия в гараже, мы с чемоданами в руках снова пускаемся в путь, на vaporetto.
Как бы вам объяснить, почему Венеция разочаровала нас? Даже вызвала отвращение к себе. Вероятно, виной тому бесчисленные ее изображения со времен неистощимого Каналетто[51]
. Ни разу не замочив здесь ноги, вы уже знаете «Королеву Лагуны» наизусть. Вероятно, впечатление от «Неоконченной симфонии» Шуберта и от «Венгерской рапсодии» № 2 Листа тоже было бы у нас иным, если бы в свое время нам не протрубили ими уши.Короче говоря, нет! В довершение всего город выстроен безвкусно. А плохой вкус приемлем только тогда, когда он уместен. Например, церковь Сакре-Кер, венчающая Монмартрский холм в Париже. У подножия Эйфелевой башни она была бы отвратительна. В Венеции шокирует именно стремление сделать все доступным пониманию всех. Еще немного — и на старинных дворцах появятся таблицы