Я видел, как живет Италия

В 1260 году впервые возникла Федерация Семи земель — Азиаго, Роана, Ротцо, Галлио, Энего, Фоца и Лузиана. Их союз, официально учрежденный в 1310 году, имел свое правительство, полицию, послов в Венеции, Вероне, Парме, Флоренции и Вене. Азиаго был политическим и административным центром Федерации. Великой традицией этой крошечной, никому не ведомой Швейцарии была борьба за свободу. Поэтому горцы всегда воевали. Даже на работу в поле крестьяне отправлялись с ружьями. В воскресенье, перед тем как подняться на кафедру, священник пересчитывал ружья, оставленные перед входом в церковь: не завелся ли среди прихожан умник, пренебрегающий обедней.

Но вот в 1807 году Наполеон подписал в Кампо-Формио договор, который положил конец независимости. Император отдал высокогорный район Австрии! Однако после 1848 года революционные настроения охватили и жителей Азиаго. Снова началась борьба, и наконец в 1866 году состоялось присоединение области к итальянскому королевству.

Сейчас самое беспокойное место бывшей федерации — деревня Сассо, в 13 километрах от Азиаго. Тамошние жители всегда были лесорубами. Много веков они валили деревья в своих лесах. Теперь же этот источник дохода иссяк. Люди стали угрюмыми, замкнутыми, озлобились. Эти ребячливые и невежественные бездельники каждую весну отправляются на заработки во Францию, а осенью возвращаются домой. Не умея с толком распорядиться своим скудным заработком, они всю зиму проводят в остерии[47], где пьют граппа[48] и играют в карты. Поножовщина случается редко. Это все-таки Север. Зато кулачные драки — сплошь и рядом. Сущие дети: они привозят из Франции электрические бритвы, а у них в деревне нет электричества.

Один булочник обвинил свои ботинки в том, что из-за них у него болят ноги; он разулся и наказал ботинки топором. Им не хватает хлеба, а они покупают кукол и всевозможные безделушки, чтобы походить на синьоров.

Особенно роскошно они жили в первые годы после первой мировой войны. С 14-го по 25 мая 1916 года на плоскогорье разыгралась большая битва. Неподалеку от Азиаго еще высится памятник тридцати девяти тысячам погибших. Жители Сассо стали сборщиками лома. Вооруженные голодом и неопытностью, они отправлялись на поиски гранат, снарядов и другого железа, зарытого в земле или брошенного в траншеях. Иногда милосердная пресвятая дева посылала им большой неразорвавшийся снаряд килограммов на триста. Они подрывали его и осколки продавали как лом. Но часто только могильщик имел выгоду от этого сбора. На войне как на войне — не так ли? Некоторым хитрецам удавалось собирать даже порох. То было время отчаянного процветания. И сейчас еще в Сассо есть такие, что знают заветные места и отправляются туда спозаранку на работу. И тогда можно вдруг услышать взрыв, эхо которого прокатывается от вершины к вершине. Иногда какой-нибудь бедняга не возвращается домой…

Деревня Сассо входит в коммуну Азиаго. Ее представители заседают в муниципальном совете Азиаго. После последней войны они добились наконец денег на восстановление своей церкви, хотя было уже ясно, что самая деревня обречена на исчезновение. Тогда-то возник конфликт. Деревне отпустили деньги на электрификацию, а представители Сассо предпочли построить на них колокольню.

Сассо. Качающиеся камни, словно расшатанные зубы, прицепились к неправильной формы утесу, похожему на десну старика. Уныло. Из тысячи человек в деревне осталось триста, в том числе шестьдесят мужчин, слишком старых или слишком молодых, чтобы работать. Почему они так упрямо цепляются за эту землю, переживая день за днем агонию своей маленькой родины? Они отвечают: а почему бы нет? И объясняют просто и прямо: abbiamo lacasaqui. Здесь наш дом.

Ныне большинство домов пустует. Не вполне отдавая себе отчет в том, что он делает, хозяин остерии, единственный, кому выгодно это упрямство, решил отремонтировать плиточный пол в зале для танцев. «Сассо уменьшается, а я расту», — комментирует он. К нему недавно приехал из Падуи сын, который учился на механика. Едва приехав, он сбрасывает свой городской пиджак и вмиг сливается с окружающей обстановкой. Вероятно, ему и в голову не приходит делать какие-нибудь сравнения между здешней жизнью и городской, настолько привязанность к дому, где бы он ни находился, кажется ему естественной.

Входит жаждущий посетитель. Дважды он ездил в Австралию. И дважды возвращался к своему клочку земли на кладбище. Целый год ничего не делая и бывая лишь в этой остерии с ее совсем домашней обстановкой (за стаканом вина посетители здесь сами ходят на кухню), он истратил все свои деньги. Ему едва удалось наскрести на билет для третьей поездки. Я его спрашиваю:

— Вы опять вернетесь?

Он удивленно таращит глаза.

— Конечно. Как только соберу деньжат.

Некоторое время он размышляет над моим вопросом и добавляет:

— Куда же мне еще ехать? Здесь мой дом.

Тут в семьях говорят о поездках в далекие страны точно так же, как у нас рабочий в воскресенье вечером говорит: «Ах, завтра надо идти на завод».