Я врач! О тех, кто ежедневно надевает маску супергероя

– Назначьте столько морфина, сколько будет нужно, чтобы избавить ее от боли, – сказала она. – Только не забудьте отметить в карте, что этот звонок состоялся, а также указать время, когда мы говорили, и непременно напишите, что я дала вам такие распоряжения.

Несколько минут спустя крики прекратились. Я прислушалась к тишине. Женщина мирно спала, ее дыхание было медленным и ровным. Я посмотрела на лицо, и мне стало интересно, куда отправился блуждать ее разум.

Одна из самых молодых медсестер палаты присела рядом со мной и наблюдала, бледная и заплаканная, как я заполняю медкарту.

– Я никогда не забуду эту ночь, – сказала она.

Я подняла на нее глаза.

– Я тоже, – призналась я. – Я тоже.

Только я собралась уйти, как пейджер затрезвонил снова. Это была врач из интенсивной терапии.

Она подробно перечислила всю информацию о состоянии моего пациента. Артериальное давление, интенсивность дыхания, диурез.

Я молча слушала ее.

– Что бы вы хотели, чтобы я сделала? – спросила она.

Во мне начала закипать усталая злость. Она прошлась по всему телу, протекла через ноги и руки, заполнив голову и глаза и дойдя до самых кончиков пальцев. Я так крепко вцепилась в трубку, что стала бояться, как бы она не сломалась.

– Мой ординатор ушел посреди ночного дежурства. Я ношу с собой пейджер, который носить не должна. Последний час я слушала крики умирающей женщины и ничем не могла ей помочь. Я стала врачом всего десять дней назад, так что я хочу, – сказала я, – чтобы ты[5] просто оставила меня в покое. Я хочу, чтобы ты перестала писать мне на пейджер.

Я положила трубку. Она больше меня не вызывала.

Я прошлась по больнице. Выбрала самый длинный путь: порой чувствуешь себя настолько несчастным, настолько себя ненавидишь, что единственное спасение – это уйти от всего как можно дальше.

Пока я была в палате, прошло то самое мгновение, когда ночь становится днем. Я слышала, как где-то вдалеке в коридоре жужжит поломоечная машина, а на кухне гремят кастрюли с завтраком. Между палатами шныряли санитары, медсестры собирались в кабинетах, чтобы принять смену.

Начинался новый рабочий день. Больница преобразилась, и все опять стало чистым и свежим, кроме меня, бродившей по коридорам с мыслями о вчерашнем. Прошлой ночи как будто и не было, словно все возникло только из самых ужасных страхов, прячущихся в уголках моего разума.

В восемь утра моя смена подошла к концу, и я встала у входа в больницу. Я смотрела, как все идут на работу. В основном врачи, целое море врачей, втекающее через двери в коридоры.

«Где вы все были, – подумала я, – несколько часов назад? Где вы все скрывались, когда мне нужен был хотя бы один из вас?»

Наконец я его увидела. Моего консультанта. Элегантный костюм. Пальто и портфель. Я встала у него на пути, и он замедлил шаг, пока не оказался прямо передо мной. Он смотрел на меня.

Я отдала ему пейджер.

– Что это? – спросил он.

– Это ординаторский пейджер, и он был у меня последние шесть часов. – Я слышала, как задрожал и надломился мой голос. – Ваш ординатор оставил его мне посреди смены. Он улетел в Амстердам. С двух часов утра меня никто не контролировал, мне никто не помогал.

Я ожидала гнева.

Я ожидала, что мне придется задержаться, чтобы написать заявление. Я ожидала каких-то последствий, может, даже расследования. По крайней мере, хоть какой-то реакции.

Ничего не произошло.

– А что-нибудь… – он сделал паузу, – нежелательное случилось?

Я замешкалась. Что в его понимании было нежелательным? Все получили необходимый уход в конечном счете. Тем не менее я подумала про парня из интенсивной терапии. Про женщину в отдельной комнате во второй общей палате. Они заслуживали лучшего, они заслуживали врача, который не пропадает посреди дежурства.

Мои колебания он воспринял как отрицательный ответ.

– Тогда я понятия не имею, какого черта вы тут жалуетесь, – зашипел он, положил пейджер себе в карман и ушел.

Я смотрела ему вслед. Одна из медсестер отделения стояла рядом со мной. Она уходила домой после смены – перекинутый через руку плащ, сумка на плече. Она нагнулась и прошептала мне на ухо:

– Он знал.

Я смотрела, как консультант идет дальше по коридору, и в тот самый момент поняла, что я теперь сама по себе. Я больше не нахожусь под защитой медицинской школы. Я на работе, и здесь не принято открывать рот. На этой работе правила устанавливали игроки, и от меня явно хотели, чтобы я не высовывалась и держала язык за зубами. Вокруг меня провели черту, и от того, решусь ли я ее переступить, зависело, удержусь ли на плаву.

Я поняла все это, потому что, наблюдая, как консультант уходит прочь, видя надменность в его походке, в том, как он смеялся и махал коллеге на другом конце коридора, не удосужившись даже оглянуться на меня, я осознала, что медсестра практически наверняка была права.

Он все прекрасно знал.