Я все равно тебя дождусь!

«Молодая» Танечка работала всего второй год, закончив «Пятку»[2], и была внучкой другого мэтра-реставратора, «деревянщика» Ромуальда Николаевича – высокий импозантный старик с седыми висячими усами заходил пару раз за внучкой. Как подозревал Марк – чтобы посмотреть на новенького. Коллектив реставраторов, разбросанный по мастерским в разных углах музея, не часто собирался вместе, но новости и сплетни расходились мгновенно, а новые сотрудники появлялись редко, поэтому каждый новичок сразу же становился предметом обсуждений.

Зина побаивалась деда Ромуальда, поэтому грызла Танечку исподтишка, а та довольно нагло отбивалась даже от справедливых замечаний старших. Вторым «старшим» был высокий красавец блондин Валера, тоже сын некогда работавшего в музее реставратора, несколько томный и отрешенный от всего земного, как сначала показалось Марку. Потом выяснилось, что отнюдь: у Валеры был затяжной и бурный роман с девушкой из мастерской реставрации тканей, и Валерина жена то и дело звонила начальству, а один раз даже явилась, уже при Шохине, и на проходной разыгралась совершенно неприличная сцена.

Начальство – Маргарита Захаровна, заведующая отделом реставраторов, немолодая энергичная дама, не знала, что с этим делать, и даже советовалась с Марком – он сразу ей понравился своей серьезной рассудительностью и сдержанностью, к тому же Марк подозревал, что Лида слегка ввела ее в суть их с Марком отношений. Коллеги просто изнывали от любопытства. Но Марк держался особняком и не шел на сближение ни с кем, тем более что все они относились к нему, бедному провинциалу, слегка снисходительно – белая кость, голубая кровь, все реставраторы не в первом поколении, представители династий. Марк только посмеивался про себя.

Первую порученную ему несложную работу он сделал за два дня. Вторую растянул на неделю, потому что сразу понял: погорячился. Придя пару раз к положенным девяти, он чуть не три часа слонялся по музею, потому что ключи ему еще не выдавали. Шел испытательный срок, а «белая кость» приходила на работу поздно, правда, засиживалась иной раз чуть не до ночи. Но Захаровна настояла, и ключи стали выдавать. Марк приходил раньше всех и работал в полном одиночестве, что его вполне устраивало. Когда подползали остальные, он потихоньку сбегал в курилку, а потом бродил по музею или сидел в читальном зале, листая недоступные раньше альбомы по искусству.

Марка поражало неимоверное количество бумажек, которыми здесь сопровождался чуть ли не каждый шаг реставратора – все эти акты передачи, заявки, протоколы советов, пропуска на вход и на вынос. В Трубеже было попроще. При этом «халтуру» проносили и делали открыто, не стесняясь, – у всех, даже у Молодой, были свои заказчики. А что? Разве можно прожить на такую зарплату? Зарплата, которая показалась было Марку большой – по сравнению с Трубежом! – по московским меркам была просто нищенской, и если бы не Лидино своевременное повышение, им пришлось бы худо.

У Марка никаких заказчиков не было, поэтому он добросовестно работал над музейными вещами, стараясь не сильно выбиваться из темпов, взятых коллективом, который его постепенно принял (Валера плакался Марку в жилетку, а Зина попыталась было втянуть в войнушку против Молодой, но Шохин не поддался). Все молчаливо признали, что Марк как реставратор ничуть не хуже, если не лучше, остальных. А Танечку Шохин просто спас. Она под горячую руку удалила с картины заказчика вместе с записями кусок авторской живописи – до грунта! – и горько рыдала, пытаясь как-то затонировать получившуюся утрату. Марк посмотрел на ее напрасные усилия и вздохнул про себя: ну, коза! Отстранил Молодую от мольберта и за час написал в манере автора утраченный фрагмент – к счастью, там почти ничего, кроме фона, и не было.

– Руки тебе оборвать! – сказал он в ответ на ее бурную, смешанную со слезами благодарность. – Что ты берешься за такие вещи, если толком не умеешь?

– Я думала, смогу-у…

В результате Шохин сделал ей все тонировки, и через неделю Танечка принесла ему конверт с деньгами, неожиданно много – Шохин брать не хотел, но она настояла. А в следующий раз сразу отдала работу Марку – так у него появился первый заказчик. Но Зина, заметив, просветила его: Таня выдает это за собственную реставрацию и берет себе довольно большой процент со всей суммы. Шохин только крякнул: вот они, столичные нравы!

В Москве ему было тесно – в грязном, шумном, суетливом городе, где неделями на тусклом небосводе не появлялось солнце, по улицам змеились бесконечные пробки, а в метро было не протолкнуться. Он прожил в Москве пять лет, когда учился в Строгановке, и уже тогда ему не нравилось. А сейчас все только усугубилось: и теснота, и суета, и грязь. Трубеж снился иногда – дом, веранда с разноцветными стеклышками, сад, нарциссы… Вика.