«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

Из сводки я знала имя, диагноз и возраст. Из сопроводительной записки и короткого разговора поняла нежелание больной общаться и возвращаться в Москву.

Комната с открытым настежь балконом, откуда на нас смотрели сосны. Сосны и старые деревья, политые летним дождем.

К. полусидит в кровати, ее отец суетится с пакетами, в которых лежат салфетки, терка, миски, ложечки, пеленки и Бог знает что еще — все это заняло наш багажник целиком.

— Нас не будут держать до утра. Это санаторий. Ее отказываются больше оставлять здесь. Я снял гостиницу.

— Я написала… — К. передала мне письмо, которое писала со вчерашнего дня. — Мне трудно говорить.

Говорить ей трудно, речь — с богатым словарем, колкая, правильная, с точными определениями — теперь смазана и не всегда понятна.

Из записки К.:

«История такая. Жизнь — работа — семья, чувствовала во рту ранку, думала, что стоматит».

Не стоматит. Рак. Пролечена. Прооперирована и облучена. Шесть дней назад поставлен зонд, чтобы К. могла принимать пищу.

— Ты не ляжешь в хоспис?

— Нет. Я не готова умирать.

— Поедешь домой?

— Нет. Я устала от города.

Из записки:

«Я устала от вида гноя и крови, от терпения боли и от страшной правды. Сухие стены больницы меня добьют. Душе моей надо лечиться».

— В Москве тебе назначат обезболивающие, ты начнешь есть и, возможно, немного наберешься сил. А сейчас ты истощена. И тебе нужно особое питание.

— Не-е-е-т. Только не в Москву.

Из записки:

«У меня очень мало радостей — в полную силу не двигаюсь, выбирать еду не могу, общения мало — меня плохо понимают и говорить мне трудно».

— Куда бы ты поехала?

Тоненькая рука крепко сжимает мою — и К., сильно волнуясь, говорит:

— Туда, где лес, где из окна сосны, как здесь, и где будет больница, где со мной будет мой папа. И где я смогу гулять. Пока могу.

Из записки:

«А душа не может только страдать. Поэтому мне так нужна природа».

Мы перевезли ее в гостиницу, в которой отец снял для нее комнату на несколько дней. Из окна сосен уже не видно. Через несколько дней надо будет что-то решать.

— Мне кажется, что можно было их уговорить оставить меня. Не уговорили.

— В хосписе тоже есть небольшой парк.

— Это Москва. Там нет природы. И там нет сосен.

Перед отъездом она меня спросила:

— Как ты думаешь, о ком мне сейчас нужно думать? О себе, о своей душе или о других?

Добавить мне нечего, кроме возраста. Ее и дочки. К. — тридцать лет. Дочке — три года.

Вот теперь я все сказала про сегодня.

P.S. Нет, не всё. Я хочу сказать спасибо неизвестным из ресторана, кто бесплатно кормит К., принося ежедневно свежие соки и немного той еды, которую она выбирает.

Дожди!

Aug. 5th, 2008 at 12:58 PM

Хляби небесные разверзлись сегодня. Добежала до Сретенского монастыря.

Одежда — да что одежда и обувь — с головы до ног сама вымокла под теплыми струями.

В монастыре запах ладана, дождя и влажных цветов. В храме никого нет почти.

Горят свечи, по куполу стучит дождь, не переставая, то тише, то громче.

На обратном пути дорога превратилась в бегущий по Сретенскому бульвару бурлящий ручей. Перепрыгивала, будто девчонка, и видела, как то же делали солидные бизнесмены, вылезающие из своих автомобилей, и нищие с кружечкой в руках, где копейки перемешаны пополам с водой.

Тяжелый день — пятница

Aug. 15th, 2008 at 11:54 PM

Сегодня я провела день в поликлинике для бездомных.

Больных было немного, треть из них знакома нам по Павелецкому, остальные были доставлены службой «Милосердие» или пришли сами.

Психически больная женщина, приведенная добровольцем, доверительно сообщила нам, что она из Бермудского треугольника, по принадлежности причислена к инкам, и шепотом добавила, что «их там много».

Потерявший квартиру в Новосибирске инженер пятидесяти лет, работающий живой рекламой, просил устроить его на другую работу. Любую с проживанием. У него высшее образование. Диплом он носит с собой. Потертый, выданный в 1970 году строительным институтом.

Некий Александр Владимирович с ампутированными стопами, ищущий справедливости. Он выложил справки о своем пенсионном доходе, который составляет около трех тысяч в месяц. Его трудовой стаж утерян в Казахстане после развала Союза. Семьи нет, родных не признает. Требовал правды.

— Какой?

— Вы согласны с тем, что к инвалидам отношение как к скотам?

— Согласны.

— Но вы такие же, как они! Вы с ними! В одном городе и стране.

Он громко кричал, метался в крохотном кабинете от стены к стене, в полупустых кроссовках, перевязанных шнурком по месту ампутации стоп.

— Я требую справедливости!

Получив бумаги с адресами Красного креста, Министерства здравоохранения, Департамента здравоохранения Москвы, он не успокоился.

— Справедливость где?

Ее не было. Ее, как мне кажется, вообще не существует.

— Всего вам доброго, — попрощались мы с ним.

Он промолчал, собрал бумаги и вышел прочь.

Через минуту вернулся и холодным голосом сказал:

— А я не желаю вам добра. Никому из вас не желаю.

Он сказал правду. Неприятную для тех, кто ее слышал, но — правду о своем отношении к нам. Благополучным.