Я всех их знал. История моих знакомств, серьёзных и не очень

Помнится, мы перемывали друг другу косточки, и Злата потом мне призналась:

– Я боялась выйти из комнаты. Понимала: как только я выйду, меня тут же с головы до ног… обсудят.

Златка – умная, как змея. Когда я так говорил, она всегда замечала мне, что говорю я это только для того, чтобы произнести слово «змея».

Вот там, в Хмельницком, и произошёл досадный инцидент. Ты договорился с директором филармонии, что нас повезут на базу, где мы сможем купить какие-то дефицитные шмотки. Удивительно, что сегодня это кажется дикостью. Как быстро человек привыкает к нормальной жизни. Все эти шмотки сегодня можно купить на каждом углу, были бы деньги. А тогда – не купишь ни за какие деньги, только по блату. Вот директор филармонии и составил нам такой блат.

Приехали, подошли к складу. Выскакивает начальство и сообщает, что приехала комиссия. Короче, пройти внутрь можно только Хазанову с супругой. И вот мы стоим и ждём. Мне-то что, хотя тоже противно, настроился на новые туфли и джинсы. А Арканову и Иванову противно вдвойне. Они-то не я, известные писатели, и вдруг… Однако стоим, а куда деваться? Нам и уехать-то не на чем. Выбежал какой-то «шестёрка» и отвел нас всех в автобус. Потом появились вы со Златой. И, несмотря на то что вы принесли каждому по новым американским джинсам, можешь себе представить, какие чувства испытывали твои авторы.

Потом в самолёте ты отдал мне ещё пару туфель и брюки. В них я и был на своей свадьбе. Долго тебе потом аукалась эта база. А что было делать? Вообще туда не ходить? Глупо. Взять и разделить на всех? Ещё глупее. Никто не виноват. Система чудовищная.

17 мая 1975 года мы с Леной на «чайке» поехали расписываться в ЗАГС. До свадебного обеда оставался ещё час, и Златка предложила поехать в Донской монастырь. Так и сделали. Идём по монастырю мимо памятников, а навстречу экскурсия. Провинциалы увидели Хазанова – половина группы пошла за экскурсоводом смотреть достопримечательности, а вторая половина пошла в другую сторону – смотреть на Хазанова. Вот такая вот популярность была в 1975 году.

А в 1992 году Феликс Камов, приехав уже из Иерусалима, сказал, погуляв с тобой:

– Это что-то невероятное, они на него показывают пальцем, трогают его, кричат, машут из машин. Слушай, его все знают.

Я ответил:

– Знают и меня, но его ещё и любят.

И что же тут удивительного? Двадцать лет артист Хазанов делает свои лучшие миниатюры на телевидении, а огромный народ, 200 миллионов, сидит у своих ящиков и умирает со смеху. Ну не 200 – пусть 100 миллионов – и все хохочут. Жуткое дело.

Возвращаясь в 1972 год, вспоминаю, как в сентябре ходили мы на концерт Райкина в концертный зал «Россия». Я, моя девушка и ты. В курилке ты, продолжая вечный свой спор с Райкиным, сказал:

– Мне это уже неинтересно, я вижу швы.

Девушка моя потом возмущалась:

– Да кто он такой, чтобы так говорить о Райкине!

А в 1973 году, в марте, ты приехал на наш авторский семинар в Рузу и со сцены показывал свою пародию на Райкина. И Александр Аронович Хазин, мудрейший человек, автор Райкина, сказал:

– Он нарушил герметизацию, он вошёл внутрь Райкина.

Я очень люблю, когда ты говоришь голосом Райкина: «Алё! Слушаю вас, ихто там?» Я сразу начинаю смеяться. При всей своей ревности к нему, я думаю, ты его по-своему любил. Это была любовь отвергнутого. Он тебя к себе не допускал и преемника в тебе не признавал. Он со своим звериным чутьём и не мог допустить к себе раньше, чем стал уступать в успехе. А уже в Риге, когда вы вместе работали: Пугачёва, Костя, он и ты, – Райкин не выдержал и сказал, что пойдёт в программе до тебя. Вот это было признание. Других слов, я думаю, от него дождаться и нельзя было. Кремень-человек.

Кстати, об энергетике. Эта женщина-экстрасенс права была. Я заметил, если ты со мной задумываешь номер, то я его пишу лучше. И дело не только в том, что для тебя мне хочется сделать лучше, хочется сдать очередной экзамен большому артисту. И не только в том дело, что с тобой точнее определяем исходную позицию. Ты, как и все, можешь в этом ошибаться. Дело в энергии, которой ты меня заряжаешь. Всё идёт значительно легче.

А что касается ошибок, то при всём твоём высоком профессионализме тебе очень мешает твоё настроение, твоё отношение в этот момент к автору. Вот у тебя плохое настроение, давление низкое или, допустим, я тебе сегодня несимпатичен, ну, сказал тебе что-то не то три дня назад. Или, предположим, начался у тебя очередной приступ величия, как я это называю, – и всё, номер тебе не нравится.

Например, написал я в 1985 году в Кисловодске номер «Дармоеды» – о том, чтобы всех наших бездельников послать в Америку, и они там её тут же разложат изнутри. Я попробовал его на публике, на «театральной субботе» нашего с тобой товарища Розенфельда. Публика от смеха падала со стульев. Но я тебе об этом не сказал. Профессионал сам должен разбираться. Прочёл я тебе этот номер где-то в июне. Ты поморщился, сказал что-то невразумительное, однако текст забрал. Златка, стоя у плиты и стрельнув в меня умным глазом, иронично прокомментировала: