Я всех их знал. История моих знакомств, серьёзных и не очень

У нас шёл ремонт. И как-то раз мы с Леной убежали в Сокольники, когда надо было помогать рабочему. Пришлось это делать маме. Она приняла на грудь стенной шкафчик. Шкафчик был тяжелый. Через несколько месяцев у мамы нашли уплотнение в груди. Потом – операция в Боткинской больнице. Какое-то время она нормально себя чувствовала и даже съездила к моей тёте в Вильнюс. Невольно, по дурости, я стал виновником её болезни.

Я привозил из Ташкента капли от травника, но мама их принимать не стала. Потом – желтуха. Занесли во время переливания крови. Она никогда не жаловалась. Но тут, в этой инфекционной больнице, я впервые услышал, как ей плохо.

Желтуха кончилась, мама вышла из больницы. Через какое-то время, уже в 1978 году, снова была вынуждена лечь в Боткинскую. Рецидив болезни. Я приезжал в больницу, нервы были на пределе. Один раз меня пытались не пустить к ней, я чуть не избил того, кто меня не пускал. А в другой раз в её палате напал на больную, которая третировала мою маму. Больше её никто не обижал, так я поговорил с обидчицей.

Однажды я позвал Лену съездить к моей маме в больницу. Она отказалась. Я подал на развод. Это было в мае. Всё лето мы не виделись. В сентябре – развелись. Делили книги, а собственно, больше ничего у нас и не было. На развод Лена подарила мне моего любимого Фитцджеральда. Я уже с кем-то встречался, но без толку. Вначале, когда только разошлись, всё вроде было нормально. Но потом становилось всё хуже и хуже. В декабре мы с ней встретились по каким-то общим делам, и снова начались отношения. Встречи на квартирах у друзей, потом сняли квартиру в Останкино. Я жил на два дома.

Познакомился с врачом, который стал делать маме химиотерапию. Мама переносила её очень плохо. У нас жила родственница из Ленинграда, ухаживала за мамой, потому что я всё время ездил на гастроли, понимая, что скоро ездить не смогу.

Мама держалась. Однажды только мы обнялись с ней, стояли и оба плакали. И тут же она спохватилась, перестала плакать, не хотела меня расстраивать.

Как-то мы пошли с ней в соседний двор, в магазин. На магазине висело объявление: «Требуется грузчик». Мама сказала:

– Может, мне пойти?

Мы стали с ней хохотать. То есть юмора она не теряла.

Вообще, когда-то, до болезни, мама была очень весёлой и жизнерадостной женщиной. Смеялась так заразительно, что все вокруг тоже начинали смеяться. Мою маму, Полину Михайловну, все мои друзья любили. Она редко с кем-либо ссорилась. Бывало, обижалась и даже пыталась выяснить отношения. У нас это общее, но я, правда, и поссориться могу с кем угодно.

Была моя мама человеком приветливым и добрым, всегда готова была помочь. В 1975 году, после свадьбы, мы поехали в Кисловодск большой компанией. И я взял с нами маму. Мы пошли все вместе в музей Ярошенко и никак не могли найти вход в этот музей. Мама его нашла и рада была, как ребенок, что она всем угодила.

Потом, когда её не стало, так горько было оттого, что я мало уделял ей внимания. Кажется, всего один раз она была в Доме литераторов на вечере юмора, где я выступал. Но она всё же застала в 1979 году моё выступление в передаче «Вокруг смеха». Конечно, она гордилась тем, что её сын печатается в «Литгазете». Она ведь столько в жизни вытерпела, чтобы из меня получилось что-то путное.

Сейчас писатель мало что значит, а тогда это были привилегированные люди. Тем более что я в 1979 году стал членом Союза писателей. Тогда, в тридцать девять лет, мало кто поступал в Союз.

В 1979 году я и машину купил первую свою – «Жигули». То есть живи и радуйся.

Однако жить моей маме оставалось меньше трёх лет. Умерла она 11 ноября 1982 года.

В последние месяцы совсем было плохо. Когда я куда-нибудь уезжал, ей становилось хуже. Когда возвращался, она немного оживала. Наверное, когда я был рядом, ей было не так страшно.

За несколько дней до ухода мама глазами мне показывала на шкаф с бельём. Говорить она не могла, потому что родственница подслушивала. Потом, после похорон, когда родственница уехала, я среди простыней нашёл мамину сберегательную книжку. Оказывается, она из тех денег, которые я ей давал на хозяйство, всё время откладывала для меня на будущее.

Подумать только, что поколение моей мамы за всю жизнь ни разу не побывало за границей. Да и я-то впервые поехал в 40 лет в Югославию, когда стал членом Союза писателей. Конечно, и без заграницы можно жить счастливо, но я, к сожалению, не смог сделать её жизнь радостной.

Я ведь её очень любил, понял это только когда она уходила. В последние дни я уже молился, чтобы Господь забрал её. Я чувствовал, что сам за ней ухожу. Будто меня в какую-то воронку затягивало.

После похорон у меня стало плохо с психикой. Я пошёл к психиатру, он выписал мне лекарства, от которых мне стало ещё хуже. Не мог ни сидеть, ни стоять, садился и вставал беспрерывно. Перестал принимать таблетки и уехал в Сочи. Там всё время гулял. Потихонечку успокаивался. Всё время мучился чувством вины перед мамой.