Я выбираю свободу!

— Привет! Тебя-то мне и надо! — обрадовалась, хватая озадаченного таким приветствием Мельхиора за рукав. — Идите, я догоню, — кивнула связисту и потащила темного к ближайшей двери, за которой обнаружился обжитый, но, к счастью, в настоящее время пустой кабинет. — Миль, у меня к тебе важный вопрос.

— Что, ты вспомнила некие подробности, способные помочь в расследовании? — уточнил он, вопросительно вскинув брови.

— Нет, не настолько, — несколько смутилась я и сбавила обороты. — Ты же неплохо знаешь этого светлого, да?

— Ну есть такое дело, — растерянно кивнул друг. — А что?

— Скажи мне, он женат?

— Заинтересовал все-таки? — просиял темный. — А говорила…

— Миль, я не поэтому интересуюсь, — возразила, только теперь сообразив, насколько неуместным выглядит мое любопытство со стороны и насколько глупы его мотивы.

— Ну да, ну да, — скептически хмыкнул всеведущий следователь. — Нет, не женат. Но был.

— То есть как — был? — уточнила я, мгновенно забыв о своей досаде.

— Ну вам, светлым, виднее, как у вас проходят брачные обряды, — ехидно высказался темный. — Чин по чину, перед богами и честными эльфами. Ты не волнуйся, сейчас он полностью свободен, потому что вдовец. Этот бы иначе не пошел с тобой смотреть на звезды; ответственный, благородный, куда деваться… Вдовствует он уже давно и вряд ли сильно горюет по этому поводу. Насколько я знаю, большой любви там не возникло, исключительно расчет.

— И сын у него есть? — понимающе уточнила я.

— Был, — спокойно кивнул Мельхиор, а я похолодела от осознания сказанного.

— Был? — переспросила потерянно. — То есть он… умер?

— Умер, — так же спокойно кивнул Миль.

— Сын погиб, потом жена из-за этого… — потрясенно пробормотала я.

— Ой, нет, вот Тайриаль ты сюда не приплетай, — поморщился друг. — Она в принципе какая-то отмороженная и ко всему равнодушная, ей на этого сына плевать было, вообще на всех плевать. Она не от потери за Грань шагнула, а то ли со скуки, то ли по дури, я подробности не выяснял, меня это никогда не интересовало.

— А отчего умер сын? — тихо уточнила я.

— Знаешь, Тилль, давай-ка ты будешь удовлетворять свое любопытство где-нибудь в других местах, ладно?

— Ты же никогда не считал зазорным распространяться на подобные темы? — недовольно огрызнулась я. Правда, злилась все больше не на него, а на себя.

— И сейчас не считаю. Только я жить хочу, а насколько щепетилен в подобных вопросах Фель, я знаю. Если он двинул мне в морду за вопросы о в общем-то совершенно посторонней женщине, то за такие вот подробности может и убить. И я сейчас совершенно серьезен. Очень я тебе не рекомендую в это лезть, от всей души. Нет, тебя-то он вряд ли убьет, но… в общем, не рекомендую. Неужели он тебе настолько понравился? — с иронией уточнил Мельхиор.

— Да, ты нрав, извини, не стоило потакать своему любопытству, — глубоко вздохнула я, игнорируя последний вопрос. — Глупо получилось, я… не ожидала, что там все вот так. Просто мы нашли мальчишку-светлого, ты его видел, и Фель очень странно к нему отнесся. Я подумала, может, у него семья осталась там, на родине, а оно… вот так. Извини. Я пойду.

— Ну-ну. Иди, — кивнул он, провожая меня взглядом. Не насмешливым и ехидным, как обычно, а очень пристальным и понимающим. Будто на несколько мгновений из-под маски балбеса и охламона выглянул настоящий Мельхиор. Это было… неприятно.

Я медленно двинулась по коридору, не спеша догонять ушедших вперед мужчин и пытаясь взять себя в руки. А это было сложно, очень сложно. Самое страшное проклятие, которым может покарать судьба — это проклятие родителям пережить своих детей. Жутко представить, что чувствовал этот светлый, жутко поставить себя на его место и даже в мыслях, даже на мгновение пропустить эти чувства через себя. Жутко становилось всегда, когда рядом кто-то умирал, оставляя родных одинокими, но сейчас этот ужас оказался особенно пронзительным. Наверное, потому, что война уже кончилась и я успела отвыкнуть от постоянных смертей вокруг, излечиться от того морального отупения, которым разум отгораживался от чужой боли.

Сразу стало понятно и болезненное отношение Бельфенора к этому чужому мальчишке, и та застарелая мучительная горечь, которую я мимолетно уловила во время ритуала. Горечь вины. Любой родитель, провожая дитя за Грань, винит в этом себя, и не важно, существовал ли на самом деле шанс что-то изменить или нет.

Я не представляла, как теперь смогу смотреть в глаза Фелю и не думать об этом, не вспоминать о, должно быть, застарелой, зарубцевавшейся уже ране, растревоженной сейчас мальчишкой, наверное, очень похожим на того, другого, которого больше нет.

Увы, путь оказался недолгим, и окончательно успокоиться на том отрезке коридора, что разделял неизвестный кабинет и нужную переговорную, не сумела. Да что там — окончательно, мне не удалось даже толком справиться со вставшим в горле комом, отдающимся острой болью за грудиной.